Тайна
Шрифт:
– А за что? В чем это я виновата?
Рыбьи глаза следователя, казалось, еще больше выпучились и вот-вот грозили лопнуть.
– Ну, как вы не понимаете? – изумился он. – Да потому что открылись новые обстоятельства дела. Вас будут судить как врага народа.
Теперь Олю ежедневно вызывали на изнурительные допросы. Она вспоминала те времена, когда про нее все забыли и она была никому не нужна.
Разговор со следователем всегда была один и тот же… Оля, бледнея и чуть не валясь с табурета от страха и усталости, мотала головой
Но то ли потому, что она была беременна, то ли по особому распоряжению сверху, особо на нее не напирали, только давили безызвестностью и неопределенностью, рассчитывая, очевидно, сломать ее упрямство и взять измором.
– Ты троцкистка? – орал следователь. – Поддерживаешь изменников, контрреволюционных подонков, двурушников и кулаков! Об этом ты говорила Николаевым в личных беседах? С кем из этого отребья у тебя контакты?.. Гражданка Николаева поняла, что ты поддерживаешь врагов нашей страны, и задержала тебя, чтобы дать сигнал органам, а ты хотела сбежать. Так ведь было?.. – вкрадчиво вопрошал он.
– Будешь сидеть у нас, пока с ума не сойдешь, – угрожающе заявлял на следующем допросе.
Но, как оказалось, только пугал – вскоре состоялось судебное заседание.
Суд был быстрым. На процессе Оля с удивлением увидела Валентину и Анатолия. Стараясь не смотреть на нее, они быстро, как будто читая по бумажке, выпалили, что она на протяжении всего времени, пока жила у них, вела контрреволюционную пропаганду. Она, мол, неоднократно заявляла, что сочувствует антисоветским деятелям и поддерживает троцкистско-бухаринских шпионов, диверсантов, буржуазных агентов и иных врагов советской власти и считает, что существующий строй нужно свергнуть.
По словам Валентины выходило, что она нашла Олю на улице и из жалости забрала жить к себе, чтобы та помогала ей по хозяйству. Правда, в домашней обстановке Оля вдруг начала высказывать контрреволюционные взгляды и поддерживала идеи Троцкого и прочих антисоветских выродков.
– Пригрела змею на груди, – всхлипывала Валентина. – Но я же хотела помочь человеку. Мы с Анатолием сначала не поняли, думали – это шутка. Но потом опомнились, сразу поняли, что это не безобидный лепет, а твердое убеждение, которое чревато политическими преступлениями. Мы не могли скрывать этого…
Судья важно кивнул и заметил:
– Именно безразличие и обывательское благодушие наших граждан дает ростки такой вот политической беспечности. Вы поступили совершенно правильно. Акимова совершила государственное преступление и ответит за это. В вашем доме она встречалась и разговаривала с людьми, многие из которых изобличены и осуждены как враги народа. У суда нет сомнений в ее антисоветских настроениях…
Когда Оле разрешили говорить, она вскочила и, нервно жестикулируя, с возмущением воскликнула:
– Валентина, как тебе не стыдно, ты же чуть ли не на коленях умоляла меня найти мужа! Ну, спросите у тех, кому я помогла, они покажут, что я не вру, – с жаром обратилась она к судье, – я не антисоветчица, я простая деревенская девушка, которая пыталась помочь людям.
– Ты сама во всем виновата, – желчно отозвалась Валентина, – сама!
– Ну, как же вы не понимаете? Не видите? – закричала Оля, не в силах больше сдерживаться. – Не люди вы, что ли?
Слезы градом полились из ее глаз.
– Это каким же людям вы пытались помочь? Всему советскому народу? Или врагам народа? Свергнуть существующую власть? – строго спросил судья.
– Да нет же, – растерянно пролепетала Оля, беспомощно оглядываясь. – Как же вы не понимаете? Ну, я умею делать некоторые вещи – иногда будущее вижу или болезнь могу вылечить…
– Даже если это и так, и вы занимались этим, не рассматривая моральную сторону вопроса, разве это опровергает слова Николаевой? Наоборот, это усугубляет ваше положение и доказывает вашу неблагонадежность, – возразил судья.
– Но это не так…
– Вы вели антисоветскую деятельность? – спросил судья, грозно глядя на нее. – Вы знаете, что вам за это грозит?
– Не вела! Не вела! Как вы не видите, они же оговорили меня! Я спасала ее мужа!
– Да что же ты врешь? – истошно завизжала Валентина. – Ты, троцкистка поганая! Это настоящий волк в овечьей шкуре, – пожаловалась она судье. – Такое говорила, а теперь глаза невинные делает.
– Я беременная, – прохрипела, задыхаясь, Оля, – за что ты меня? Ты не в себе… Тебя заставили, да?
– Ну и пусть беременная, – неожиданно спокойно сказала Валентина, словно не она билась минуту назад в истерике, и посмотрела на Олю неожиданно ясным взглядом, – будешь ублюдков троцкистких плодить?
– Да подождите же, – нервы у Оли не выдержали, девушку начала трясти мелкая дрожь, – вы что же это, посадите меня в тюрьму? – В ее голосе прозвучала такая боль, что все присутствующие вздрогнули. – Пожалейте меня!
– Мы не можем быть милосердными. Пожалеем вас – и погубим сотни тысяч, – со вздохом заметил судья, – мы здесь, чтобы беспощадно выкорчевывать и громить врагов партии и народа, именно такая задача стоит перед нами.
Вины своей Оля не признала, но ее все равно осудили и за контрреволюционную пропаганду дали двенадцать лет.
Истина
Петя даже и не догадывался о том, что происходило с Олей, и упрямо продолжал искать ее. Но в ближайшую рабочую неделю он опять не успел толком ничего сделать – работа занимала все время, сил вечером оставалось только на то, чтобы приготовить нехитрый ужин и забыться пустым тяжелым сном. Только в пятницу вечером он разузнал адрес центрального справочного бюро и утром в субботу отправился туда.