Тайная алхимия

Дарвин Эмма

— Похоже, это было здорово — все эти люди… А я по большей части жила только с мамой. Пока не появился Марк.

Морган улыбается, ее лицо и голос не омрачены никакими невысказанными противоречиями. Что бы ни случилось тогда, похоже, это не оставило после себя никакой боли, никакого вывихнутого внутреннего разлада, никакого безмолвия… ничего.

— Как… Как ее зовут? Изольда?

— Изода. Это из Томаса Мэлори — «Смерть Артура». Все наши имена оттуда. — Ее глаза сияют, поэтому я продолжаю: — Кай, мой отец, и Элейн, и Гарет, который все еще управляет «Пресс». Иззи — Изода, ее дочь — Фэй, а сын Лайонела — Фергюс. Я единственная, кто не

входит в список, — говорю я, чувствуя что-то вроде мурашек на коже, как будто Марк внезапно шевельнулся. — И все-таки мое имя артуровское. Уна — из «Королевы фей» Спенсера. [108] — Морган открывает рот, и я, зная, что она собирается сказать, добавляю: — И твое имя тоже, так ведь?

108

Эдмунд Спенсер (ок. 1552–1599) — английский поэт, современник Шекспира.

— Да, я думала, что Морган была классной… И невольно чувствуешь, что все это совсем близко. Не артуровское время, но… иметь дедушку и бабушку, иметь историю. Дом… Вы сказали, что бомба разрушила его средневековую часть? Это было во время Второй мировой войны?

— Да, — говорит Марк.

— Не очень-то могу себе это представить, — качает головой Морган. — Я имею в виду, что мы видим все это по телевизору и в фильмах… Но когда речь идет об улицах, которые вы знаете… О людях, которых вы знаете… Некоторые старики и старушки там, где я работаю, имеют удивительную память, хотя понятия не имеют, какой сегодня день. Там есть одна старая леди, которая была медсестрой во время Первой мировой войны, в траншеях. Не так давно мы праздновали ее сотый день рождения, и она в здравом уме. Помните сериал по телевидению — «Испытания юности»? Так она говорит, что они там все переврали.

— Да помогут Небеса тому, кто попытается переделать прошлое, когда за этим наблюдают такие острые глаза, как у нее, — смеюсь я и встаю, чтобы принести еще выпить.

— А это ваше паломничество, — говорит Морган, когда я возвращаюсь, — оно связано с вашей работой?

Я объясняю кратко, но как можно ясней, так как она сказала, что не занималась в школе средневековой историей.

— Но паломничество… — кивая, говорит Морган.

— Так это называет Марк. Я полагаю, что слово совершенно уместно, весьма уместно, хотя представляет эту поездку слишком грандиозной. Я могла бы увидеть гораздо больше, если бы не приходилось ехать в машине. Но… Ощущение расстояния между городами очень помогает, особенно когда речь идет об Энтони.

— Это немного похоже на прогулку дзэн.

— На что? — спрашиваю я.

— Думаю, она об искусстве ухода за мотоциклом, [109] — говорит Марк.

— Своего рода медитация, — поясняет Морган, улыбаясь при виде его веселья. Намек Марка на цинизм — если это было цинизмом — не задевает ее. — Ты идешь куда-то, но при этом замечаешь все, что встретилось тебе по дороге к цели твоего назначения.

— Ты имеешь в виду пейзажи? Пение птиц? Ветер? — спрашиваю я.

109

Роберт Пирсиг написал книгу «Дзен и искусство ухода за мотоциклом», которая вышла в 1974 году, выдержав с тех пор много переизданий.

— Да, но

еще больше — собственное тело. Если ты делаешь все правильно, ты как будто наблюдаешь за тем, как твоя пятка касается земли, как потом перекатываешься на носок, снова отрываешь ногу от земли, а вторая нога описывает полукруг. И то, как двигаются твои руки, и какие ощущения в плечах, и так далее. Дело в самих движениях, но в то же время ты перемещаешься куда-то, а не просто медитируешь, сидя неподвижно, когда движение существует только в твоей голове.

Морган говорит — и как будто одаряет меня видением того, что не давалось мне в машине и в замке. Энтони присутствует во мне: его тело вбирает движения его лошади, поскрипывает седло, позвякивают монеты и мечи, пыль забивается ему в нос, ощущается запах горячей, потертой кожи… И неизменно частью его существования остается осознание: там, куда он направляется, его ждет смерть.

Позже, когда Морган отправляется в туалет, я вижу, что Марку до смерти хочется спросить, что я о ней думаю.

— Она милая, — говорю я.

Марк явно в восторге.

— У нее есть бойфренд?

— В данный момент нет.

— Досадно, что завтра мы должны уезжать. — Больше я ничего не говорю, и мое коварство приятно щекочет меня, когда я наблюдаю, как идея осеняет его прежде, чем я продолжаю: — Иначе ты мог бы провести с ней больше времени.

— Мы могли бы… Нет.

— Что? Посмотреть, не захочет ли она отправиться с нами?

— Ну… да.

— Почему бы и нет? Это будет весело.

Это будет также безопаснее для меня, но я молчу, пытаясь даже не думать об этом. Безопаснее в чем?

— Ты уверена? Не хочу отнимать у тебя паломничество. Не хочу пускать под откос наши планы.

— Ну, насчет пускания под откос — это и твои планы тоже, точно такие же твои, как мои… Нет, серьезно, все отлично. Какой толк от паломничества, если ты не включаешь в него все?

— Все?

— Ну, если пытаешься понять, что произошло… — Я говорю странные вещи, потому что, в конце концов, не поэтому мы совершаем эту поездку.

— Морган — не часть того, что случилось, — замечает он.

— Да, не непосредственная часть. Но ты часть, а она часть тебя.

Марк не отвечает, но не потому, что не находит слов, — он слишком занят, уясняя то, что я сказала и чего не сказала.

Теперь, субботним вечером, паб полон народу, здесь шумно и накурено.

Когда Марк спрашивает у Морган, свободна ли она завтра, чтобы совершить дневную поездку в Йорк и Шерифф-Хаттон, она явно довольна и тут же соглашается.

Слишком поздно мне приходит в голову, что наша встреча с Фергюсом, задуманная как дружеский визит ненадолго приехавшей тети перед тем, как та покинет Англию, может стать довольно щекотливой. А если с нами будет Морган… Я не могу представить, чтобы ее что-либо смутило, но она определенно не часть Чантри, не часть семейных разногласий и тем более ссор.

А потом я понимаю: ее прямота, честность, отсутствие подтекста ее мыслей и слов означает, что она не будет обижена или смущена, если я предложу, чтобы она прогулялась где-нибудь, пока мы будем обсуждать дела. Она не станет возражать и воспримет все всерьез. Как замечательно, когда можно говорить и воспринимать вещи так просто!

Все устроено. Мы заедем за Морган рано утром.

— Прости, что приходится вытаскивать тебя из постели в такую рань в воскресенье, — говорю я.

— Ничего, я привыкла. Кроме того, это имеет смысл, — отвечает она.