Тайная алхимия
Шрифт:
— Но потом ведь ты об этом думаешь? — смеюсь я. — Насчет пространственной формы?
— Конечно думаю. Когда учусь или спорю с другим художником. И уж конечно, если я пишу мемуары, — улыбается он. — Хотя другие видят вещи, которых я порой не замечаю. Они вводят их в историю, а я и не подозревал, что тоже в ней участвовал. Но в процессе работы — нет, я так не думаю. И все-таки… Что более реально, более интересно? Даже более правдиво? Этот момент — сплошной гипс? Или тот момент, когда гипс становится частью истории, о которой ты раньше и не подозревал, но теперь, взглянув со стороны, видишь так ясно? Это похоже на то, что Гейзенберг [122]
122
Вернер Карл Гейзенберг (1901–1976) — немецкий физик-теоретик, один из создателей квантовой механики; лауреат Нобелевской премии (1932). (Прим. ред.).
— Кто? — спрашивает Морган.
— Гейзенберг, человек атомной бомбы. Принцип неизвестности. Чем точнее ты измеряешь позицию чего-либо в определенный момент, тем менее точно можешь измерить, куда это пойдет: скорость — траектория. Примерно это звучит так. Отец может рассказать больше.
— Да ну?
— Он хорошо разбирается в этом, — говорит Фергюс, улыбаясь девушке.
Мы могли бы отправиться по магистральной дороге — я вижу это, вглядываясь в карту, которую держит Марк, — но дорога новая. Я могу только догадываться о маршруте, по которому под конвоем вели Энтони, но делаю все, что в моих силах. На полпути к Монк-Стрей я велю Марку повернуть налево, и мы едем на север вдоль Фоссе, через Хантигтон, Хэксби-Лендинг, пустырь Стренсалла, где красные военные знаки показывают в глубь леса, на сам Стренсалл, лежащий в излучине Фоссе. Через городок проходит железная дорога.
Через Фоссе и вниз, к Хаксби-Мур.
Эта местность более плоская, чем широкие холмы и долины вокруг Графтона, болотистая и низинная, поля здесь зелено-золотые, прорезанные ручьями и испещренные рощицами, темно-зелеными в разгар лета.
Когда дорога переваливает через маленький мостик, где река Фоссе снова делает поворот и пересекает нашу дорогу перед тем, как разделиться на два рукава, кажется, что это страна ястребов.
Птица поднимается от Уайтекарр-Бек слева от нас: большая цапля в сером наряде, медленно взмахивающая крыльями, летит на запад.
Взглянув на Марка, который все понимает, я останавливаю машину, чтобы понаблюдать за птицей.
Каково это — пускать ястреба за такой птицей? Снять с ястреба-тетеревятника колпачок и почувствовать, как он внезапно насторожился, сидя у тебя на кулаке, поворачивая голову, расправляя крылья? Поднять его повыше и почувствовать, как когти, впившиеся в твою перчатку, передвигаются, сжимаются, колют, отпускают? Каково это — напрягая глаза, следить за ним?
Ястреба могли звать Регина, а может быть, Джуно, потому что ты получил классическое образование. Да, Джуно — подарок отца старшему сыну, самый драгоценный подарок, который ты когда-либо получал, от которого замирает сердце.
Твои глаза ослеплены, ты едва видишь его и внезапно пугаешься, что ястреб улетел навсегда, туда, где его не увидит смертный. Но нет: он падает с неба, как молния, и цапля выворачивается и барахтается в мертвой хватке. К тому времени, как ты догоняешь ястреба, цапля уже мертва, а ты, Энтони, получаешь свою первую добычу.
Наша цапля все еще летит на запад. Щель в облаках становится шире, блеск солнца касается верхушки ивы, сверкающие капли запутались в паутине и грубом бархате луга.
Мгновение миновало, я знаю это и чувствую, потому что Марк начинает ерзать на сиденье. Как будто ощущая мой внимательный взгляд, он искоса смотрит на меня и улыбается, и меня обдает жаром.
Я снова завожу машину, отъезжаю, и не успели мы перекинуться словом, как вот он — Шерифф-Хаттон. Башни замка на возвышенности перед нами,
Четыре башни. Когда мы подъезжаем ближе, я понимаю, что четыре угла донжона все еще стоят, как стояли прежде, хотя то, что примыкало к ним, почти исчезло. Их окна больше не наблюдают за врагами и друзьями, а просто слепо нависают над нами.
В большой, опрятной деревне некуда деться от присутствия замка. Он нависает надо всем и над почтовой конторой, куда мы заходим, чтобы купить воды и пакет бисквитов. Еще тут есть несколько буклетов по истории, объявления о консультациях по улучшению дорожного движения [123] и о том, кто из жителей Шерифф-Хаттона играет в «Спящей красавице».
— Вы собираетесь в замок? Это частная собственность, вы не можете туда войти, но можете обойти его вокруг, — говорит продавец за почтовым прилавком, обслуживающий нас. — Считая буклеты, с вас шесть фунтов двадцать. И церковь тоже стоит посетить. Красивые старые могилы, всякое такое и цветы.
123
Программа улучшения дорожного движения в Великобритании (traffic-calming) включает в себя ограничение скорости движения транспорта в некоторых местах и запрет на движение там тяжелых грузовых транспортных средств.
Широкая тропа приводит нас от дороги к замку. Среди руин стоит фермерский дом и несколько надворных строений. От рощицы доносится треск дробовика, и оттуда с криками поднимаются грачи.
«Вход запрещен», — гласит объявление на пути во двор, и официальная дорога сворачивает направо, налево, проходит через калитку и идет вдоль замкового холма.
Так действует «Английское наследие» — практичные фермерские здания из красного кирпича среди руин, на высоких утесах каменной кладки, за ними и между ними. Слева — темно-голубые декоративные сосны на подставке и беседка в японском стиле посреди аккуратных газонов.
Не такой мир сложился у меня в голове, не свирепая, разрушенная мощь, которую можно видеть на расстоянии, — замок, подчинявшийся мужественному графу диких земель Валлийской марки.
Мы сворачиваем, проходим через ворота справа, против движения солнца, как будто пытаемся навести чары. Тропа слегка расширяется. Марк догоняет меня, наши руки бегло соприкасаются, но мы молчим.
Ивы нависают над нами, а за ними виднеется единственный кусок каменной кладки высотой в несколько этажей, бледно-серый, как привидение. Потом появляются более низкие стены, которые намекают на скрывающиеся за ними покои, и стрельчатое окно. Вокруг все заросло шиповником и куманикой, с длинными, как хлысты, побегами, ощетинившимися шипами, словно замок проспал сотню лет.
Тропа выходит на открытое пространство, замковый холм становится широким и низким. Отсюда, издалека, видно больше.
Есть еще остатки орнаментальных зубцов и окна — их достаточно для удобства, но многовато для успешной защиты замка. Над огромным дверным проемом вырезаны гербы. Пучки зелени растут на вершинах башен, и пара маленьких деревьев выглядит одиноко на широком пространстве, которое некогда было утрамбовано под бойцовскую площадку.
Здесь нет никаких блестящих указателей, нет компетентных, нарисованных пером реконструкций, которые напомнили бы мои детские книжки по истории. Только поля, ограды и осыпающиеся камни. Вот и все, что осталось: жалкие руины. После того как свинец был сорван с крыши, балки забрали, чтобы построить сарай или сжечь Гая Фокса, хороший облицовочный камень увезли для нового дома какого-нибудь сквайра. Осталось лишь то, что слишком упрямо, чтобы использовать его снова.