Тайная история Марии Магдалины
Шрифт:
— Как это, интересно, мужчина-римлянин может быть старой девой? — сердито фыркнула Мария.
— Твой отец имел в виду лишь то, что он… привередливый, раздражительный и склонный к ханжеству…
— Прямо как я, — проворчала девушка. — А вот мне доводилось слышать, что он устраивал со своими приятелями развеселые и непристойные сборища. Где же тут ханжество?
— Ну, если можно быть и ханжой, и развратником одновременно, то Тиберий как раз такой, — развел руками Натан. — Трудно сказать, что нам сулит его правление. Не
— И где ты слышала о его развлечениях? — осведомилась мать, интересуясь в первую очередь, что именно слышала дочь.
То, что дошло до ушей самой Зебиды, было поистине отвратительно и неестественно.
— О! Это ни для кого не секрет, — отмахнулась Мария.
Они с Кассией часто обсуждали Тиберия и его оргии, в их глазах он служил как бы мерилом развращенности, применяемым к местным мужчинам.
«Ну, у этого, по крайней мере, нет свитков с неприличными картинками, как у Тиберия… А этот хотя бы не занимается такими делами на людях, в отличие от Тиберия…»
Вспомнив эти разговоры, Мария не удержалась и прыснула.
Ее отец вздохнул. Интерес Марии к подобным вещам еще более усложнял проблему замужества. Пусть девушка и хороша собой, но мужчины предпочитают послушных простушек, а не таких смышленых и бойких. Натан посмотрел на дочь как купец, оценивающий возможность сбыть товар с рук. И ведь недурна собой, право, недурна. Пышные волосы, приятные черты, славная улыбка. Чуть высоковата, зато стройная. Знает и греческий, и арамейский. Сведуща в Писании.
К счастью, большая часть ее преимуществ весьма заметна, а изъяны в глаза не бросаются. А изъяны есть, что уж греха таить. Неугомонный, пытливый ум. Склонность к непослушанию. Интерес к запретным темам, вроде похотливости Тиберия. Приступы меланхолии, которые она не старается скрыть. Некоторая, хотя и не чрезмерная, тяга к роскоши и драгоценным предметам. Проявляющаяся порой несдержанность. Несомненное упрямство. И наконец, скрытность.
— Наверное, нам не следует смеяться, — наконец сказала Мария. — Как-никак старый Август сейчас лежит где-то бездыханный. Но не печально ли, что они — я имею в виду римлян — действительно верят, будто он превратится в бога?
«И быстро перескакивает с одного на другое» — добавил Натан к списку нежелательных качеств дочери.
— А я вот думаю, действительно ли они верят в подобную нелепость или это просто политическая условность? — заметила Зебида. — Впрочем, почему бы и нет. Август хотя бы был правителем едва ли не всего мира. А ведь многие люди приписывают чудесную силу идолам, которые вообще не живые, а сделаны из дерева или камня.
«Или слоновой кости» — с внезапным потрясением подумала Мария, уже давно не вспоминавшая о своем детском секрете.
— Идолопоклонники говорят, что молятся не самому камню, а той силе, которую он символизирует, — возразил жене Натан. — Но утверждать,
Он покачал головой.
— И подумать только, Август умер, а они оставляют его день за днем лежать у всех на виду, — гнула свое Мария. — А потом возьмут и сожгут. Я бы сказала, что это варварство, но ведь римляне, они, по сути, и есть варвары.
— Язычники, — поправил ее отец. — Они язычники, а не варвары. Есть разница.
— Я, пожалуй, сказала бы, что все варвары — язычники, но не наоборот, — согласилась Зебида.
— Все они достойны жалости, — убежденно заявил Натан, — Язычники, варвары, гои, вся эта публика, не важно, как ее называть.
Тело Августа, который умер вдали от Рима, перевозили в столицу медленно, передвигаясь ночью и делая остановки днем. Потребовалось две недели, чтобы старый император добрался до сердца своей страны, где правил почти полстолетия среди заговоров и интриг.
«Я получил Рим, построенный из кирпича, а оставляю его сложенным из мрамора», — по слухам, говорил император, и это не было пустой похвальбой.
Траурная колесница провезла его тело по улицам воистину великолепного города, который не поскупился на последние почести: последнее земное путешествие императора было достойно его долгого правления. Когда же наконец зажгли его погребальный костер, бывший претор по имени Нумерий Аттик увидел, как дух Августа воспаряет к небесам, в чем позднее поклялся перед Сенатом.
Семнадцатого сентября, почти месяц спустя после смерти Августа, Сенат официально объявил его богом. В его честь предполагалось воздвигнуть храмы с соответствующим штатом жрецов, учреждались игры и празднества, а клятву именем Божественного Августа провозгласили официальной в пределах всей империи, включая и провинцию с центром в Кесарии, в состав которой входили земли Израиля.
Однако, когда Августа провозгласили богом, в Иерусалиме и Магдале шли священные дни начала нового, три тысячи семьсот семьдесят пятого года от Сотворения мира, и люди, очищавшие душу постом и молившиеся о прощении грехов, сочли бы языческой мерзостью саму мысль о возможности клясться именем человека, объявленного богом, даже при заключении важной торговой сделки.
Для Марии ежегодный обряд Искупления приобрел некую унылую предсказуемость. Каждый год она перечисляла свои прегрешения и искренне раскаивалась в них, клялась Богу в том, что не будет больше их совершать, а на следующий год снова каялась в той же комнате в тех же самых грехах. Порой они казались менее вопиющими, и ей виделось некое духовное улучшение, порой, наоборот, мрак сгущался, но в целом грехи оставались теми же и грузом лежали на душе, как камни на горных тропах. Они, может быть, и истираются под копытами ослов, но очень медленно и никак не исчезают окончательно.