Тайная любовь княгини
Шрифт:
Глянул утром Андрей Иванович через окно терема и увидел, что береза у самых ворот стоит завитая, а длинными разноцветными лентами играет ветер.
Князь посчитал это хорошей приметой. Потянулся, поскоблил пятерней отлежалый бок и позвал рынду:
— Захар!
— Слушаю, батюшка! Чего прикажешь?
— Вот что тебе скажу — хватит мне без дела маяться. К государыне сегодня поеду. Пусть конюхи черных жеребцов запрягают, да чтобы попона на них нарядная была, без единого пятнышка, золотыми нитями вышита и жемчугом унизана.
— Как
Дорога до дворца московских государей занимала не более получаса, но Андрей Иванович подготовился к ней так, будто отправлялся в дальний поход. Он выехал в окружении дюжины рынд, каждый из которых был одет в охабень, атласные сапоги с замысловатым витым узором, а в руках держал большой топор.
Сам князь старицкий облачился в парадные доспехи: на голове золотой шлем с дорогими каменьями и жемчугом, броня из серебра, а поверх нее зерцало из четырех позолоченных пластин. В руках Андрей держал шестопер.
Под стать всадникам были кони: дорогая сбруя, седла из золотой парчи, узда убрана шелковой бахромой, и все до единого вороной масти.
У самых ворот в Кремль князя остановил караул:
— Ты кто таков? Почему при оружии во дворец едешь?
— Али ты не видишь, что князь старицкий перед тобой, — тронул поводья Андрей Иванович, и конь грудью оттеснил ретивого караульничего.
— А ты меня, князь, не жми. Это тебе не твой двор, чтобы служивых людей копытами топтать. Али не ведаешь о приказе великой государыни, чтобы всякий входящий во дворец спешился и снимал шапку перед ее милостью. — И отрок ухватил лошадь за уздцы.
— А ты, видать, служивый, безнадежно глуп, ежели думаешь, что я всякий входящий, — начинал терять терпение старицкий князь. — Пошел прочь! Дай проехать!
— Караул! — неожиданно громко завизжал детина. — Заряжай пищали! Ежели князь старицкий надумает въехать на московский двор конно и при оружии, палить в него из пищалей, не мешкая.
Андрей Иванович глянул в серые глаза молодца и понял, что тот скорее упадет бездыханным на его пути, чем пропустит в распахнутые ворота.
— Ладно… посчитаюсь я еще с тобой, — погрозил шестопером князь. — Эй, рынды, слезай с коней, пешими идем. Что стоишь, давай лестницу подставляй, с коня сойти желаю.
— Не твой я холоп, чтобы лестницу тебе под ноги ставить, — дерзко отозвался отрок.
— Языкастые нынче караульничие, не было такого при Василии Ивановиче. Видно, розги давно не получал. — Князь сошел с коня на битый булыжник. — Пойдемте за мной, рынды! Неласково нас встречают государские служки.
— Постой, Андрей Иванович, — заставил обернуться старицкого князя караульничий.
— Чего хотел, холоп? Ежели извинения просить, так не приму.
Усмехнулся тот и строго молвил:
— Али не слышал, что я сказал? Шапку долой, когда в московский двор входишь. Или, может, хочешь, чтобы мои молодцы с твоей головы ее сами сорвали?
Стиснул зубы Андрей Иванович, сдерживая проклятия, а потом распорядился:
— Снимайте шапки, рынды. Эй, стряпчие, возьмите у меня шелом с шестопером и, ежели надумают подойти поганцы, рубите их топорами!
Троицын день шагнул и в Кремлевский двор. У боярских домов березы были украшены яркими лоскутами, ветви заплетены в ленточки.
Вспомнив ушедшую юность, Андрей Иванович ненадолго позабыл свою обиду. Так же, как и нынешняя молодежь, он свято верил березовым венкам, вплетенным накануне Троицы. Ежели усохнут сплетенные ветки, значит, скоро ждать дивчине сватов, а там и свадьбе не задержаться. Ежели ветки зеленеют по-прежнему, выходит, быть девице без мужа.
С любопытством разглядывая кремлевские березы, Андрей увидел множество увядших венков и подумал, что в этом году свадеб будет как никогда много.
— А ежели не примет нас государыня? — вернул князя к действительности голос любимого рынды Егорки.
Сошла с губ Андрея Ивановича улыбка, и он отвечал:
— Не посмеет обидеть меня государыня в Троицын день.
— Как скажешь, господин. Но уж больно баба крепка — не успела мужа схоронить, а уже в возке с Овчиной разъезжает. А ежели дядьку ее родного вспомнить, Михаила Глинского? Так тот и вовсе живота решился. Хотел бы я знать, не по указу ли самой государыни Михаил Львович богу душу отдал?
Нахмурился старицкий князь, а чело надвое резанула кривая глубокая морщина.
— Больно ты разговорчив стал, Егор, беды бы не накликал.
— Ты меня, князь, прости непутевого, а только я хочу предупредить тебя, как бы худого из этого не вышло. Вот явимся мы ко дворцу, а Елена Васильевна повелит нас под стражу взять.
— Раскаркался каргой! Ежели еще слово скажешь, выпороть повелю! — пригрозил сурово Андрей Иванович.
Так и прошел молчком князь до государевых палат.
Еще совсем недавно он заходил к Василию Ивановичу когда хотел: смело распахивал двери, отстранял рукой караульничих, стоящих у порога, и проходил в великокняжеские палаты. Сейчас у ворот его встречала угрюмая стража, а десятник неласково вопрошал:
— По какому делу к государыне?
Три месяца едва минуло, как помер московский государь Василий, а дворцовая стража уже не помнила в лицо старицкого князя.
— С каких это пор удельным князьям во дворец ступать не велено? — Гнев алыми пятнами выступил на щеках Андрея Ивановича.
— Пропустите князя, молодцы, — услышал он негромкий приказ и, обернувшись на голос, увидел новую забаву московской государыни — Ивана Овчину.
Конюший стоял высоко на лестнице, ухватившись могучими руками за кожаный пояс, и поглядывал на князя и рынд с великой значительностью, будто государь, взирающий на провинившихся холопов.