Тайная любовь княгини
Шрифт:
— Вот ты как заговорил, Андрей Иванович. А не боишься того, что государыню прогневишь?
— Уж мне-то волосья она рвать не станет. А теперь иди с моего двора, некогда мне словесами бросаться.
Шуйский бережно расправил шапку, разгладил ее ладонью, а потом натянул бобровый мех на самые уши.
— Передам твои слова, князь, все до единого передам.
И Андрей Иванович уловил в словах боярина плохо скрытую угрозу.
Митрополит Даниил в сопровождении духовных чинов прибыл в Старицу на Ивана Постника.
— Ворота распахни перед митрополитом! — прикрикнул на молодого десятника Даниил. — Не так я мал, чтобы в щель протискиваться.
Дружинники, разом поднажав плечами, налегли на створы ворот и впустили рассерженного иерарха в город.
Но все-таки прибытие митрополита Даниила было отмечено — когда владыка ступил в город, с Успенского собора басовито ударил колокол, возвещая о благой вести. Отыскал старец глазами праздный глас и размашисто перекрестился.
— Дождался, — с облегчением вымолвил он.
Со всех улиц в сторону блаженнейшего стал сходиться народ.
— Батюшка прибыл! Митрополит! — слышались голоса.
А скоро люд перекрыл собой все улицы и переулки, оставив одну — путь до княжеского двора.
Именно к такой встрече привык русский владыка: ко многому челобитию и звону колоколов. Единственное, что омрачало его радость, так это отсутствие старицкого князя. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть Андрея Ивановича среди многих встречающих, но видел только дворовую челядь, которая, побросав службу, сбежалась на невиданное зрелище.
Митрополит Даниил разглядел игумена мужского монастыря Дионисия, с которым когда-то начинал послушание. Тот, не уступая в силе ратоборцам, старался протиснуться поближе к блаженнейшему и рьяно работал локтями, раздвигая не слишком сообразительную паству.
Созерцая усердие собрата, Даниил понял, что в память об этом шествии у многих мирян останутся синяки и шишки. Когда наконец Дионисий добрался до Даниила и припал к руке бывшего сотоварища, митрополит спросил, не удержавшись:
— Князя среди встречающих не вижу. Или он так горд, что не желает к святейшему выйти?
Дионисий разогнулся.
— Видать, дела у князя государские, потому и палаты оставить не может.
— Наслышан я об этих делах… Все крамолу супротив государыни замышляет.
С князем Дионисию ссориться было не с руки, да и митрополиту перечить не хотелось, а потому он отвесил святейшему еще один глубокий поклон.
Митрополит шел неторопливо, в обе стороны отдавая благословение, а когда дорога привела его к воротам старицкого князя, остановился.
— Хозяина не вижу. Где князь Андрей? — сурово спросил он, оглядываясь вокруг.
— Здесь я, батюшка, — отделился от толпы слуг Андрей Иванович. — Пожалуй в мой дом.
Даниил хотел упрекнуть князя в том, что честь ему оказана не по чину, что встречать святейшего полагается на половине пути и что благошумные колокола должны звучать, едва покажется митрополит, что сам князь обязан подать ему руку, когда он будет сходить с возка, но вместо этого произнес угрюмо:
— Вижу, Андрей Иванович, что черти у тебя во дворе скачут, будто бы в Вальпургиеву ночь. Пока всех бесов из твоего дома не изгоню, не перешагну порога. Да и сам ты вроде на лукавого стал походить.
Крякнул князь от такого сравнения, но перечить владыке не посмел и склонил голову в знак смирения.
— Дьяков ко мне покличьте, — громогласно распорядился Даниил, — да пошибче, негоже мне перед чертовыми вратами дожидаться, а то ненароком бесы за воротник упрячут.
Подошли дьяки, являя собой воплощение покорности — уставя глаза под ноги митрополиту, детины готовы были выполнить любой наказ.
— Здесь мы, блаженнейший.
Даниил приблизил к себе этих дьяков не за родовитую фамилию предков — Патрикеевы, — а за рост, которым братья выгодно отличались от многих московитов. Увидев однажды боярских детей на многошумном столичном рынке, он поманил их пальцем и спросил:
— Кто такие? Служить у меня желаете?
— Братья мы… боярские дети… Батенька наш Патрикеев Матвей.
Митрополит малость поскучнел.
— Предостаточно в моей братии пьяниц, а род Патрикеевых горазд водку глотать. Впрочем, есть на Руси старец Вассиан Косой, в миру Патрикеев Василий Иванович. Силен сей муж в богословии, а чистоты в нем, что воды в родниковом колодце. Если бы не его грешное упрямство, то давно бы епархией ведал. Слыхали о таком?
Потупились разом братья:
— Дядька это наш.
— Вот как?! — искренне подивился митрополит. — И знаете, что хотел ваш дядька?
— Ведаем. От мира он призывал уйти, блаженнейший, а еще глаголил о том, что, дескать, черные священники [56] стяжателями стали и земли у монастырей поболее, чем у многих князей. А еще монахи притесняют крестьян и лупцуют их куда шибче, чем татей в Пытошной избе.
— Верно, — с подозрением посмотрел митрополит Даниил на братьев, — уж не сами ли вы из нестяжателей?
— Нет за нами такого греха, блаженнейший.
56
Черные священники — монахи.
— Вот и славно. Ежели упрямыми не будете, так в большой чести поживать станете.
Митрополит Даниил оглядел отроков, которые возвышались среди прочей челяди могучими пнями в скошенной траве, а потом изрек:
— Видите княжеский дом, дьяки?
— Как не углядеть такую домину, блаженнейший? — подивились братья Патрикеевы.
— Старицкий князь в своих хороминах чертей развел. Здесь их будет куда больше, чем на Лысой горе. Вот мы их сейчас и вытравим. Ну чего застыли идолами, отроки? Запалите кадила да загоните эту нечисть в преисподнюю.