Тайник на Эльбе
Шрифт:
Ничего другого ему не оставалось. Он сильно задолжал скупщикам рыбы. Те не хотели больше ждать. Под вечер Прохору тайно сообщили, что кредиторы явятся утром за единственным его достоянием — карбасом и сетями. Рыбак знал: если это случится, семья помрёт с голоду. Поэтому и решил идти в плавание. Здесь, на берегу, его ждала гибель. А на Байкале — бог не без милости, может, все обойдётся.
Незадолго перед рассветом сильный порыв ветра ударил в парус, резко накренил судёнышко. Через минуту все вокруг ревело и стонало. Волны, которые становились все круче и злее, яростно обрушивались
При первых же порывах ветра Прохор отправил жену и сына в крохотную каютку на носу судна, плотно надвинул крышку люка. Сам он остался у руля, зорко следя за тем, чтобы карбас не оказался бортом к зыби. Обдаваемый каскадами ледяной воды, коченея на ветру, он не спускал глаз с паруса — только бы выдержал, не лопнул под напором бешеного ветра!
А шторм крепчал. Временами, словно делая передышку, ветер на несколько секунд стихал, чтобы затем с новой силой наброситься на карбас. В один из таких моментов, когда можно было перевести дух и оглядеться, ухо рыбака уловило какие-то новые звуки. Почудилось, что из каюты доносятся стоны. Прохор вздрогнул, поняв, что происходит там, внизу.
Медленно отодвинулась крышка люка. Из него показалась голова сына. Лицо мальчика было белое, в глазах застыл ужас. Он кричал, широко раскрывая рот, но Прохор не мог разобрать слов. Да и не нужны они были сейчас. Все стало ясно и так. Но рыбак ничем не мог помочь жене. Он был прикован к своему месту на корме — если б хоть на мгновение оставил руль, карбас развернуло бы бортом к волне и опрокинуло.
А сын продолжал звать. Ему казалось, что отец не слышит или не понимает. Значит, надо подойти ближе. Он вылез из люка, выпрямился, шагнул вперёд.
«Вернись!… Назад в каюту, скорее!» Прохор кричал так, что сорвал голос, и с той минуты до конца своих дней говорил хриплым свистящим шёпотом. Но мальчик знал одно: надо во что бы то ни стало привести отца вниз, где так страшно стонет и мучается мать.
И он сделал по палубе ещё шаг.
За бортом росла волна. Большая, тяжёлая, она молча поднималась, нависая над карбасом. Вот она изогнулась, и на её вершине сверкнула белая корона пены. Ещё мгновение, и волна с грохотом обрушилась на палубу. Прохор вцепился в руль, стиснул челюсти, изо всех сил сопротивляясь клокочущему потоку, который бил его, мял, давил, стремясь оторвать от опоры и унести за борт.
Когда вода наконец схлынула и он смог открыть глаза, сына не было…
Утром ветер стал слабеть и к середине дня стих настолько, что Прохор рискнул привязать руль. Обезумевший от пережитого, полумёртвый от холода и истощения, он протиснулся в люк и свалился вниз, на сложенные сети. Когда глаза привыкли к полутьме каюты, он увидел жену. Та лежала в углу, тоже едва живая после страшной ночи, и рядом с ней — новорождённая девочка.
Тамара тяжело вздохнула. Да, таким вот и был первый день её жизни. Потом — школа, пионерский отряд, комсомол, Москва, куда она поехала учиться. Со второго курса института иностранных языков она ушла на специальную учёбу. И теперь — Германия, Карлслуст, где она уже третий год в роли простодушной, не очень умной немки.
Иногда Тамара мечтает. Война окончилась, она снова в Москве. Идёт по улице.
Перцев ввёл лодку в маленький залив. Кругом громоздились серые ноздреватые скалы. Он оставил весла, выпрыгнул на камень, привязал лодку.
— Здесь? — спросила Штырева.
— Да. Только не торопись, я скажу.
Он взобрался на скалу, огляделся. Место подходящее. Залив и нижние ярусы скал укрыты от посторонних глаз. Хорошо просматривается участок озера перед ними. Вокруг ни души. Только вдали видна отчалившая от пристани лодка. В ней те самые парни, что приехали в одном с ними вагоне. Тоже рыболовы.
Перцев спустился, положил на камень сумку. В ней, в термосе с горячим кофе, был туго стянутый жгут проволоки — антенна. Перцев извлёк её, размотал, закинул на ближайшую сосну. Позаботившись, чтобы проволока была замаскирована в ветвях, протянул её конец по расселине вниз.
Штырева выбралась из лодки на камень, передала товарищу чехол с удочками и коробку блесен.
Усевшись на скале, Перцев неторопливо раскрыл чехол, вытащил и собрал спиннинг. Все это время он внимательно наблюдал за местностью. А двумя метрами ниже, на маленькой площадке, окружённой утёсами, девушка раскрыла сумку; отложив в сторону пёстрое полотенце, прикрывавшее портативную рацию, ловко подключила антенну, повернула ручку реостата и надела наушники.
Взмах, и Перцев послал леску с блесной далеко вперёд. Серебристая овальная пластинка мягко легла на воду, пошла вниз. Он стал осторожно вращать катушку. Леска наматывалась без усилия. Но что это? Лёгкий рывок. Конец удилища шевельнулся. Перцев чуть приподнял его. Есть!
А Штырева уже установила связь. Согнувшись над передатчиком, неотрывно глядя в лежащий перед ней лист бумаги, она торопливо работала ключом.
Новый заброс спиннинга — и ещё одна изящная рыбка с крапинками на спине и острым хвостовым плавником затрепетала на скале. Форель брала хорошо, и Перцев, не переставая зорко наблюдать вокруг, то и дело извлекал из озера новую добычу.
Внезапно он насторожился. Прямо в их бухту шла лодка. И в ней — те самые парни.
Не отрывая от них глаз, Перцев нащупал и сбросил вниз камешек. Штырева подняла голову. Он чуть шевельнул рукой. Радистка передала сигнал перерыва и выключила станцию.
В ту минуту, когда лодка вошла в заливчик, Штырева сидела неподалёку от своего спутника, любуясь большой форелью, которую держала в руках.
— Как идут дела? — прокричал парень в очках, сидевший на корме.
Штырева встала и высоко подняла рыбу.
— Только одна? — разочарованно спросил парень.
— Для начала достаточно и одной, — рассудительно ответил Перцев.
Лодка повернула и удалилась.
— Продолжай, Тамара, — сказал Перцев.
— Осталось совсем немного. — Штырева осторожно спустилась вниз, вновь распаковала сумку и включила рацию.