Тайник в ковре

Гасанов Заур

Еще с тех малых лет, когда мы строчили суры Корана, не понимая его смысла, нас учили боятся. Все что вызывало у нас беспокойство или волнение – все это было происками шейтанов. Из-за того, что никто не видел шейтана воочию, он мог явиться к нам в любой форме – человека, верблюда, красивого цветка или Агаи Ваиса. Чем больше дурман кружил мне голову, чем ярче разгоралось желание, тем сильнее было подспудное беспокойство. Ведь шейтан был очень коварен, он мог запросто проникнуть в душу и овладеть тобою через мысль или страсть.

Дурман все больше забирал меня, и я уже смотрел на мальчика совсем по-другому чем вначале: со страстью и тяжестью предвещаемого греха. Кажется, он тоже это чувствовал. Вскоре он оказался рядом со мной, сел рядом и положил голову на мои скрещенные

ноги. Руками он трогал мои колени. И беспрерывно что-то говорил – казалось, говорил на арабском. Этот проклятый арабский. Откуда он здесь? Будто устами мальчика заговорил наш проклятый мулла из медресе. Мулла, который ходил с длинной палочкой и говорил что мы должны любить арабов по трем причинам: потому что Коран был послан нам на этом языке, пророк Мухаммед сам был арабом, и даже в раю мы будем говорить на арабском. Душа противилась чужому, но мы боялись выступать открыто. То же самое было и сейчас: душа противилась искушению мальчиком, но могучая сила вела его в мои объятия.

И вот комната пуста. Погас звук думбека, пропали гости. Только полностью раздетый мальчик ласкает мои ноги, медленно поднимаясь, в ожидании когда я совсем потеряю голову. Вот танцор схватил меня за голову, смотрит дерзкими глазами в упор, хочет целовать. Я почувствовал его свежее, даже холодное дыхание. Будто не из этого мира. Все в нем было не из нашего мира – глаза, тело, движения, руки, запах… В этот миг пришло прозрение – человек не мог иметь такое холодное дыхание, такое гибкое тело, такие горящие глубокие глаза!

Это шейтан и он пришел загубить мою душу, – так сказал я себе. И тут что-то во мне переломилось. Я отшвырнул мальчика, он ударился о стену и жутко застонал. Его крик боли был не похож на женский или на мужской, такого тона я не встречал ни у людей, ни даже в животном мире.

– Позови Ваиса! – в ярости крикнул я.

Аллах всемогущий! Как можно было такое допустить: один в комнате, опьяненный непонятным дурманом, да еще без кинжала. Хорошо, что мой яд сулеймания [26] зашит в рукаве. Он один должен был спасти меня в случае провала. А что если это ловушка и Агаи Ваис вообще не тот, за кого себя выдает? Первый день в городе – и уже неудача. Да еще этот мальчишка в моей постели! Я не относился к презренным аль-фаильям [27] , и в роду у нас таких не было.

26

Считался самым дорогим и безболезненным ядом на Востоке.

27

Так называли любителей мальчиков на Древнем Востоке.

– Ты, наверно, считаешь меня аль-фаильем, не так ли, Ваис? – закричал я на хозяина дома, который продирал удивленные глаза.

Ваис смиренно опустил голову, не смея взглянуть на меня. Его помощники хотели зайти в комнату, но я их прогнал.

– Что за дурь ты подсунул мне? Где мои вещи? Где мой кинжал, где мой конь и моя одежда, презренный гяур?

– Сардар, у меня были только благие намерения. Это девственный опиум. Ты знаешь, он ведь только для самых дорогих гостей.

– Я буду твоим дорогим гостем, когда разрушу твой дом, все отниму у тебя, а твоих жен продам на рынке для черни! Каждый мелкий торгаш сможет вдоволь поразвлечься с твоими женами, Ваис.

Я ходил по комнате быстрыми шагами и кричал, вне себя от ярости. Я был страшен.

– Аллах проклянет меня, если я изменю Шахиншаху и его верным сардарам. Поверь, я просто хотел предоставить тебе все самое лучшее. Твои вещи прямо у дверей, вот же они, ты сам их сбросил, господин… Они в порядке, а конь вычищен, накормлен и отдыхает в конюшне.

Меня качало. Действие опиума еще не закончилось. Я еще раз посмотрел на Ваиса взглядом тяжелым, как у степного верблюда. Он продолжал стоять с опущенной головой. Я сказал ему выйти. Он слегка поклонился, затем за дверью послышался тихий шорох удаляющихся шагов

и вскоре все стихло. Я присел у стены и только теперь начал понимать, что за дурман мне подсунули. Этот девственный опиум подавали избранным членам шахской семьи и самому близкому окружению Шахиншаха. Видимо, Ваис хотел произвести на меня неизгладимое впечатление, а я, глупец, едва не потерял контроль над своими чувствами. Провал был близок, но Аллах сжалился надо мной. Если бы это были другие люди, цель которых – заманить меня в ловушку, то я по своей беспечности подвергся бы длительным пыткам в надежде узнать, с какой миссией приехал в этот заброшенный уголок Империи тайный слуга Шахиншаха, а затем этого бедного слугу отыскали бы где-то с переломанными руками, выколотыми глазами и перерезанным горлом. Или не отыскали бы вовсе.

Заперев дверь, я плотно закутался. Тело трясло мелкой дрожью, дыхание была прерывистым. Дело было вовсе не в том что я потерял самообладание или испугался, совсем нет, – просто, как я уже говорил, ночи в Баме холодные. Но постепенно я начал успокаиваться, дыхание стало ровным…

Перед тем как мне уснуть, девственный опиум заявил о себе еще раз. На пороге дремы я почувствовал, как страстно желаю Мунизу, мою наложницу из кыпчакских степей. Ее упругое и соленое тело предстало предо мною в мечтах, я вспомнил как она угадывала мои тайные желания, какие завлекательные позы умела принимать, о Муниза, как я люблю твою грушевидную, упругую грудь…!

Глава 4

Разукрасил свой стяг небосвод бирюзовый, но тут С ним решил состязаться прекрасный земли изумруд.

Девственный опиум – вещь умопомрачительная. Попробуйте себе вообразить нечто для вас желанное – красивейшую одежду, великолепный индийский юшман [28] , звонкую саблю из Герата с самоцветами на рукояти, тонкую миниатюру, нарисованную на самаркандской бумаге. Так вот, поверьте – все это полная ерунда по сравнению с девственным опиумом.

28

Кольчато-пластинчатый доспех, распространенный в странах Востока и на Руси.

Обычно в курительный опиум добавляют измельченные до состояния порошка сухофрукты, травы и листья, чтобы при употреблении ощущался их привкус. Это может быть цедра апельсина, сушеный персик или что-то другое. Но несколько столетий назад эмир города Мерва взялся изобрести для себя самый сумасшедший опиум. Такой же сумасшедший, как и он сам.

Эмир приказал привезти ему девственниц из разных концов света, – белых, черных, смуглых; азиаток, африканок и индианок, – заплатив за всех хорошую цену. Далее он распорядился отвести девушек на свои огромные маковые поля в то время, когда коробочки уже начинали созревать. Сделав на недозрелом плоде легкий надрез, собиратели опиума давали нектару мака выйти наружу, а затем заставляли раздетых догола девушек бегать по полям под палящими лучами солнца. Надзиратель следил за тем, чтобы бегали они долго и без устали, да так, чтобы пот с них лился рекой. Если какая-либо из девушек падала от изнеможения, ее тут же поднимали и опять гнали по маковому полю. Бывало, что даже тащили за волосы, били и злили. И все ради того, чтобы пот не остывал.

Маковый сок, который прилипал к телу девственниц, смешивался с их потом. Потом это грязное месиво соскребали с уставших до полусмерти девушек и сушили. Так получали девственный опиум. При первом же глотке дурмана человек испытывал всплеск возбуждения и был готов предаться горячей и пылкой любви с кем угодно прямо здесь и сейчас.

Я подумал, что место девственному опиуму именно в Тегеране. Где-нибудь в его тайных забегаловках что тонут в клубах дыма от многочисленных курильниц, в час расслабленных посиделок знати и духовенства, артистов и художников в компании смуглых, кудрявых, игривых танцовщиц с их тонкими талиями и пышными бедрами – вот там он пришелся бы ко двору. Ох, будь я сейчас там, как бы я развлекся с красавицами-рабынями!