Тайное сокровище Айвазовского
Шрифт:
Кряхтя и поддерживая друг друга под локотки, старушки направились к своему подъезду. А Алексей отряхнул снег с пальто и двинулся искать дворницкую.
Короткие, в пол-окна шторы на окнах были задернуты, но Алексею с высоты своего роста было прекрасно видно кухню и сидящего за столом крупного седого мужчину. Он не спеша прихлебывал из чашки и слушал радио – в приоткрытую форточку лился тягучий голос всенародно любимой певицы Людмилы Зыкиной. Алексей поморщился, он терпеть не мог эти напевы о Волге и полустаночках.
Осторожно постучал в форточку, потом еще раз чуть громче – перекрыть поющую Зыкину было непросто.
– Тарас Гаврилович? – позвал Алексей в самую форточку.
Дворник наконец услышал, убавил звук и выглянул в окно.
– Чего надо?
– Надо поговорить. Можно войти? – Алеша решил не тыкать сразу в нос коркой.
– Заходи. Вон подъезд, первая квартира. Чего случилось? Карбюратор барахлит или свечи поменять? – спросил он, едва Алексей показался на пороге.
– Что? Какие свечи? – растерялся поначалу Алексей. – Нет, Тарас Гаврилович, я к вам по другому делу.
– По какому другому? – насторожился дворник, хмуря кустистые брови.
– По поводу вашего знакомого Коростылева Сергея Игнатьевича. – И Алексей достал удостоверение и фотографию покойного.
Тарас Гаврилович внимательно посмотрел удостоверение, потом крякнул и взглянул на фотографию.
– Я слыхал, вроде он того, умер?
– Так и есть. А вы его хорошо знали?
– Серегу-то? Да так, приятельствовали. – Дворник явно не торопился приглашать Алексея в комнату. – А теперь-то что с того?
– Тарас Гаврилович, может быть, мне все-таки можно войти? Неудобно как-то на лестнице разговаривать.
– Ладно, ступайте на кухню, только сапоги снимите, чисто у меня, – без особого энтузиазма велел хозяин.
Приятный мужик, приветливый.
– Итак, сколько лет вы были знакомы с погибшим? – отказавшись от дружеского тона, сухо, как на допросе, спросил лейтенант.
– Да лет шесть уж поди.
– Где вы с ним познакомились?
– Да здесь, во дворе, – кивнул за окно Тарас Гаврилович. Болтливость явно не была его пороком.
– Расскажите подробнее.
– Летом дело было вроде. Я двор мел, он зашел, присел на лавочку, спросил спички, папиросой угостил. Разговорились. Он сказал, что по соседству живет, недавно переехал.
– Переехал? – заинтересовался Алексей. – Откуда и почему?
Сколько лет Коростылев прожил на Красноармейской, они с майором как-то не проверяли.
– Почем мне знать? Переехал и переехал. Потом еще раз зашел, сказал, что у него в этом дворе перед войной знакомые какие-то жили.
– Знакомые? – еще больше заинтересовался Алексей. – Кто такие, фамилия, номер квартиры?
– Ничего такого он не говорил. Сказал просто, что в третьем этаже, он даже на окна их все поглядывал, привычка у него такая
– А кто на третьем этаже до войны жил?
– Почем мне знать? Я тогда дворником не был, да и жил в другом месте, на Звенигородской. Наш дом разбомбили. – Он затянулся крепкой вонючей папиросой.
– Хорошо, а сейчас на третьем этаже кто живет?
– Да много кто, дом-то большой. Лютиковы, это справа, они три комнаты занимают, много их. Соседи их Петровы, у тех одна. Потом баба Маня с ними же. В другой парадной Тихоновы, Кострюковы, Воронин, Горловы и Лепикова с дочкой. А в следующем подъезде…
– Стоп. Вы мне их лучше напишите.
– А чего писать-то, мало ли напутаю? Ты лучше в контору сходи, они тебе по документам все распишут.
Точно. Надо будет вместо архива с утра в жилконтору сходить за списком жильцов. Вдруг кто-то из них по старым делам Коростылева проходил.
– Хорошо, – вернулся Алеша к беседе. – Зашел, значит, Коростылев к вам раз-другой, а дальше?
– А дальше что? Стал захаживать. Летом почти каждый день, зимой пореже. Он сторожем где-то работал, сутки через трое, вот выспится и на другой день зайдет. Сын у него на флоте служил, а жены и вовсе не было, так что он, как и я, бобылем жил. Одинокий, значит.
– Может, он о каких-нибудь знакомых, друзьях рассказывал? Или, может, о родственниках? Были же у него родственники?
– Кроме сына, никого. А он ни о ком и не говорил больше. О работе или о сослуживцах бывших, бывало, вспомнит, так то вскользь, к слову.
Дворник заметил его неудовольствие.
– А вот сыном он очень гордился. Хоть тот ему и не родной.
– Как это не родной? – вскинулся Алексей.
– А так. Приемыш. Усыновил он его, когда мать умерла. Отец-то Костин еще в войну погиб, а мать уже после, в 1955-м, что ли? Парнишке тогда уже лет пятнадцать было или больше. Сергей говорил, да я как-то не запомнил.
– А откуда он взялся, этот мальчик? Он был сыном соседей или друзей? Или Коростылеву просто пришло в голову пойти в детский дом? – допытывался Алексей, ощущая непонятное волнение.
Ничего из ряда вон в истории с усыновлением не было, после войны многие семьи были разрушены, дети оставались сиротами, кого-то усыновляли родственники или знакомые, а иногда и просто чужие люди. Но, во-первых, Коростылев усыновил мальчика через десять лет после войны. Во-вторых, парень был уже совсем взрослый.
– Вроде он на его матери жениться собирался. А может, просто крутил с ней? Я тогда уже выпил порядком. – Дворник словно прощения попросил. – Но вроде как ее убили, а Серега мальчонку взял. Тот потом в мореходку поступил, теперь где-то на Севере служит. Женился уже, дети имеются. Да вы у соседей поспрошайте, те наверняка знают.