Тайнопись плоти
Шрифт:
На лицо Жаклин падает безжалостный свет мигающей рекламы чайной. Жаклин пытается согреться, обхватив руками чашку, но обжигается, проливает чай, вытирает его крохотной салфеткой и роняет пирожное. Глядя зорко и неодобрительно, но ни слова не говоря. Грудь за прилавком нагибается и немедленно наводит порядок. Ей все равно, она и не такое видала. Ей главное закрыть чайную через полчаса. Она ретируется за прилавок и врубает радио.
Жаклин протирает очки.
— И что ты собираешься делать?
— Нам вместе надо это решить. Это должно быть совместное решение.
— Иными словами, мы решим, что делать, а потом ты все равно
— Я не знаю, как это — по-моему.
Она кивает и поднимается из-за стола. Пока Грудь за прилавком отсчитывает мне сдачу, она куда-то скрывается. Мне показалось, пошла к машине.
Догнать ее мне не удалось, а автостоянка при зоопарке уже закрыта. Мои попытки справиться с упрямым висячим замком, ухватившись за тонкую проволочную сетку, оказались безуспешными. Эта дождливая майская ночь напоминает скорее февраль, чем нежную весну. Сейчас должно быть тепло и светло, а на самом деле свет сочился только из вытянувшихся в ряд угрюмых фонарей. Малолитражка Жаклин одиноко мокнет в углу мрачной автостоянки. Глупо, грустно и нелепо.
Мне ничего не остается, как войти в небольшой парк неподалеку и устроиться на сырой скамейке под промокшей ивой. Просторные шорты при нынешней погоде придают мне сходство с каким-то бойскаутом, а их движение всегда мне было чуждо. Хотя порой меня посещала зависть: они всегда точно знали, как совершать героические деяния.
Спокойные изящные домики, выстроенные прямо в парке, смотрели на меня зажженными и погашенными квадратиками окон. Кто-то задергивал занавески, кто-то открывал входную дверь. На миг оттуда донеслась музыка. Нормальная здоровая жизнь. Интересно, случается этим людям бессонными ночами оберегать свое сердце, когда они отдают друг другу свои тела? Почему исчезла эта женщина — ее часы показывают, что пора ложиться спать? Любит ли она своего мужа? Желает ли его? А он — когда видит, как жена расстегивает платье, что чувствует он? Или где-то в другом месте есть иная женщина, которую он желает совсем по-другому?
На ярмарках нередко стоят игровые автоматы, которые называются «Что увидел дворецкий». Прижимаетесь щекой к мягкой обшивке окуляра, бросаете монету, и перед вами сразу появляется стайка танцующих девчонок, которые подмигивают и задирают юбки. Иногда они успевают снять почти всю одежду, но если вы хотите досмотреть до конца, то должны успеть бросить еще одну монетку в прорезь, прежде чем появится белая перчатка дворецкого и задернет занавес. Удовольствие от зрелища заключается, помимо очевидного, еще и в жизнеподобии зрелища. Можете представлять себе, что сидите где-то на избранных местах в партере мюзик-холла, среди длинных рядов бархатных кресел, видите перед собой ряды напомаженных мужских голов. Восхитительно, как праздник подросткового непослушания. У меня всегда потом оставалось чувство вины, но то была вина, смешанная с возбуждением, а вовсе не со смертельной тяжестью греха. Именно тогда мне впервые понравилось подглядывать, хоть и довольно скромно. Мне до сих пор нравится гулять под окнами и разглядывать кипящую внутри жизнь.
Фильмы немого кино были черно-белыми, а картинки, что можно увидеть в окнах, — всегда цветные. Все двигаются забавно, как заводные фигурки. Почему этот мужчина воздел руки? Пальцы пианистки беззвучно касаются клавиш. Только тонкое стекло отделяет меня от их немого мира — от мира, в котором меня нет. Они не догадываются о моем присутствии, а я тем временем знакомлюсь с ними и даже как будто вхожу к ним в семьи. И даже более: они открывают рты беззвучно, как золотые рыбки, и я могу, подобно сценаристу, вложить в их уста любое слово. У меня когда-то была подружка, мы с ней часто играли в такую игру, бродя мимо богатых домов с незанавешенными окнами, придумывая различные истории о том, что происходит там, за стеклом, в лучах домашней рампы.
Ее звали Кэтрин, она мечтала стать писательницей. Она говорила, что это хорошее упражнение для развития творческого воображения — выдумывать мгновенные сценарии на неожиданные темы. Меня литературная карьера не волновала, и меня вполне удовлетворяла скромная роль — носить ее блокнот. В те темные вечера мне не раз приходило в голову, что в фильмах все выдумка. В реальной жизни, особенно после семи вечера, люди, предоставленные сами себе вообще почти не шевелятся. Иногда меня охватывали паника и немедленное желание позвонить в «скорую».
— Никто не может сидеть так долго в полной неподвижности. Она, верно, умерла. Посмотри, там уже давно настало трупное окоченение, это видно даже отсюда.
Потом мы шли в какой-нибудь кинотеатр, где шли Шаброль или Ренуар, и в ленте все актеры только и делали, что бегали по спальням, стреляли друг в друга и бесконечно разводились. Очень утомительно. Французы помешаны на своем интеллектуализме, но для нации мыслителей они слишком много бегают. Размышлять лучше сидя. Они же наворачивают в свои высокохудожественные фильмы столько действия, сколько американцам не впихнуть и в дюжину Клинтов Иствудов. «Жюль и Джим» — так и вообще боевик.
Мы были с ней так счастливы теми дождливыми беззаботными вечерами. Мы чувствовали себя Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном. Мне казалось, что такая роль по мне. А потом Кэтрин сказала, что она уходит. Ей этого не очень хочется, но писатели не бывают хорошими партнерами.
— Это только вопрос времени, — сказала она. — Я обязательно сопьюсь и разучусь готовить.
На мое предложение подождать и посмотреть, что получится, она грустно покачала головой и погладила меня:
— Купи себе собаку.
Естественно, меня это совершенно выбило из колеи. Такая радость была бродить с ней ночи напролет, иногда заходя в закусочную, и на рассвете сваливаться без сил на одну кровать.
— Я могу что-то для тебя сделать, прежде чем ты уйдешь? — вырвалось у меня.
— Да, — ответила она. — Скажи, ты не знаешь, почему Генри Миллер говорил, что пишет членом?
— Потому что он так и делал. Когда он умер, у него между ног нашли только шариковую ручку.
— Врешь, наверное? — сказала она.
Вру?
И вот я сижу, промокнув насквозь, на скамейке и улыбаюсь. Сила воспоминаний на время оторвала меня от реальности. Может быть, память — более реальное место? Поднявшись, отлепляю от ног прилипшие шорты. Совсем стемнело, а после наступления ночи парк принадлежит совсем другим особям, к которым я не отношусь. Лучше пойти домой и отыскать Жаклин.
Дома оказывается, что входная дверь заперта на замок. Я пытаюсь открыть ее, но изнутри дверь закрыта еще и на цепочку. Ору и стучу. Наконец, из щели почтового ящика вылетает листок. На нем написано: «УХОДИ». Я достаю ручку и пишу на обороте «ЭТО МОЯ КВАРТИРА». Как и следовало ожидать, ответа не последовало. Таким вот образом я второй раз за день оказываюсь у Луизы.