Тайнопись
Шрифт:
— Ты что, уже к новому году готовишься? — удивился чистильщик, а клиент рассеянно добавил:
— Дорого тебе обойдутся орехи!.. Цены такие, что хоть плачь, хоть за автомат берись! Раньше на этом базаре дезертиры торговали, а теперь мародеры!..
— Новый год! — радостно удивился Кола и закивал головой: — Да, да, Дед Мороз!.. Елка!.. Игрушки!..
— Вишь ты, какой запасливый: новый год через три месяца, а он уже готовится, орехи покупает. Молодец! — одобрил чистильщик, вовсю шуруя бархоткой по ботинкам, и от этих слов у Колы стало тепло на душе. — И вино, небось, есть у тебя, а, Кола? Есть вино? Будешь пить?
— Есть
Тут какой-то неясный шум, вроде морского прибоя, заворочался позади юродивого, смутный голос как будто произнес: «Мама умерла, дурак!»
Кола насторожился и напрягся, но шум смолк, и он уверенно сказал:
— Праздник. Все дома. Вместе все. Мама вкусное дает… Да, очень вкусное! — со счастливой улыбкой подтвердил он, а в уголках его глаз почему-то заискрились слезинки. — Один стакан можно.
— Один стакан! — искренне позавидовал клиент. — Вот счастливчик!.. Тут напьешься, как свинья, а потом на похмелье сдыхаешь, как собака!..
— И не говори! — сочувственно кивнул чистильщик. — А он больше одного стакана и не выпьет. Зачем ему — он и так дурной!..
Юродивый виновато улыбнулся.
— Ты на него посмотри — вино!.. Ему и бабу подавай, а?.. — сказал клиент и впервые заинтересованно посмотрел в лицо юродивому. — Ну — ка, признавайся — бабу когда-нибудь трахал, а? — Для наглядности клиент жестами показал, что он имеет в виду.
Юродивый испугался:
— Нет, никогда! — и покрутил неровным, приплюснутым черепом, ужасаясь этому бесцеремонному вопросу, который часто задавали ему люди. Баба!.. Как это можно? Что такое? Это нельзя!..
И он, смущенно покраснев, подтвердил:
— Никогда нельзя. Мама сказала — нет. — Но, увидев, что его слова разочаровали клиента, он решил не обижать хорошего человека и лукаво согласился: — Да, один раз можно, один! — и показал скрюченным пальцем на снимок красотки на стене: — Вот, вот!..
Ощетинившись, он приготовился к другим вопросам, но тут справа твердый мужской голос возмущенно произнес:
— Ты слышал? Он трахнул свою мать!.. И сестру!..
Кола рванулся, чтобы поймать голос, но тут второй голос с другой стороны ответил:
— Нет, он хороший, он этого не делал. Он идет на базар.
И юродивый кинулся по тротуару, увязая в башмаках и запахивая пальто-реглан. Он бежал так быстро, что обогнал голоса, которые постепенно отстали и затихли. В ужасе от совершенного преступления он рвался вперед. Неужели?.. Неужели он сделал это с сестрой и мамой? О горе!.. Нет, он этого не делал, он землю съест, что не делал!..
И он, присев под деревом, выцарапал полную пригоршню земли и принялся ее есть. Земля была пыльная, твердая, пахла собачьей мочой, но он не замечал всего этого, стремясь съесть как можно больше, потому что чем земли больше — тем правда сильнее!..
Он не слышал свиста мальчишек и хохота зевак, он рвал руками сухую землю и запихивал ее пригоршнями в рот: «Нет, нет, нет… я нет… никогда… не надо… никогда… нет… никогда…»
Наконец, успокоившись после клятвы, согретый солнцем, с просветленной душой, юродивый пошел дальше, с интересом рассматривая монетку, которую ему дала старушка в шляпе. Он сразу всё забыл.
Раньше мама давала ему деньги, и он покупал булочки. А теперь все дают. Все стали как мама, и мама стала как все — прячется среди людей, и не найти ее сразу…
Он вдруг подумал о супе, который обязательно сварит после базара. Хороший будет суп, всем хватит. Кола не жадный, он всем даст. И сестру обязательно покормит, если она уже проснулась… Если нет — надо ждать, не будить. Будить никого нельзя, тише.
Не забывая протягивать руки к каждому прохожему и лучезарно улыбаясь, он шел мимо стадиона, мимо массивных решеток, от которых рябило в глазах, по железу прыгали солнечные блики, а Кола силился понять, что же это так блестит. От усилий его узкий лоб сморщился, седые короткие волосы повлажнели, черно-белая щетина заискрилась на впавших скулах, а взгляд настороженных глаз устремился за решетки стадиона, туда, где играли в футбол мальчишки.
«Что это?.. — говорил он сам себе, — …ногами по мячу… ногами… ему же больно, мячу… не бейте… нельзя… больно…»
Внимательно наблюдая за бедным мячом, Кола стоял тихо-тихо, прижавшись лбом к прохладному железу. И вдруг отчетливо вспомнил, что и он когда-то играл в такую же игру. И так же бил ногами по мячу. Он хорошо играл, так же хорошо, как и танцевал. И у него тоже был мяч — синий, гулкий, блестящий, прыгучий. И он бил его. Да, он ясно помнит, он тоже играл и тоже бил. Плохо!
Вдруг жестокий голос рявкнул прямо ему в ухо:
— Иди!.. — и грубо выругался.
Встрепенувшись, Кола увидел: так и есть, опять этот худой и черный голос; смотрит зло, очень зло.
— Иду! — заспешил Кола дальше, мимо решеток, всё быстрей и быстрей, так что решетки замелькали в глазах, а солнце стало невыносимо резать сквозь прутья.
Постепенно он приблизился к базару. Глаза его с большим интересом бегали вокруг. Он цепко схватывал увиденное, причем иногда в тончайших деталях, но увязать всё в единое целое не мог, всё распадалось на части. Всё отдельно он понимал: вот люди, машины, крики, трамваи, витрины, сетки, куры, лица, мешки, ящики, гудки, рельсы, лотки, скрежет, стук, ноги, сумки, хохот, киоски, трамваи, кудахтанье, скрипы, визги… Но соединить всё это вместе никак не мог. И не хотел. Всё было интересно само по себе, отдельно от другого. Ведь как мама учила?.. «Вот одно яблока, вот другое. Сколько будет вместе?» Одно яблоко было красное, с блестящей шкуркой, а другое — чуть продолговатое, зеленое. И Кола радостно вытягивал вверх указательный палец. И мама плакала, а Кола, не понимая причины ее слез, очень удручался, зная по опыту, что слезам сопутствует печаль, и это плохо, а смеху — радость, и это хорошо.
Вдруг он в удивленной растерянности остановился возле магазина «Океан», перед которым стояла большая бочка, из которой продавец в белом халате вынимал замороженных рыбин и со стуком ставил их на весы. Он с интересом заглянул в бочку. Рыбы в снегу!.. А он думал, что они живут в воде… Он даже был уверен в этом. Он стал следить за руками продавца.
Рыбы в бочке странно застыли в белых кусках льда. И Гижи-Кола не мог понять, живы ли они и просто спят, или же, наоборот, мертвы, но всё понимают и слышат. Видя иногда на мостовой раздавленных собак, кошек и крыс, он всегда впадал в недоумение и подолгу рассматривал измятые, кровавые тушки. Спали ли они, когда на них наехала машина, или заснули после того, как попали под колеса?.. Тут была большая сложность, и никто никогда не мог ответить на этот вопрос. Впрочем, Кола и не задавал его никому.