Тайны Баден-Бадена
Шрифт:
Авилов невольно улыбнулся.
– Ну-с, – жизнерадостно продолжал Тихменёв, – а роман вышел все-таки дрянь. Нельзя русскому писателю надолго отрываться от родины, а обстоятельства Ивана Сергеевича всем хорошо известны. Быть бантиком на юбке мадам Виардо ему дороже…
Михаил подумал, что теперь его собеседник примется обсуждать перипетии личной жизни Тургенева, и молодого писателя передернуло; но, к счастью, редактор заговорил о другом:
– Вы, может, скажете: ничего, что бантик, не он первый, не он последний, кого баба крепко в оборот взяла. Но чтобы играть главенствующую роль в литературе, одним бантиком быть недостаточно. Раньше Ивану Сергеевичу везло: все, кто мог с ним соперничать, по той или иной причине отошли в тень. Гоголь умер, Достоевского сослали на каторгу, Гончаров увяз в работе по цензурному ведомству и пишет
11
Болеслав Маркевич (1822–1884) – популярный в свое время, а сейчас полностью забытый писатель.
12
Евгения Тур (графиня Елизавета Салиас де Турнемир, 1815–1892) – известная когда-то писательница.
– Строго говоря, – негромко заметил Михаил, – там только один… как вы выразились, болван.
– Которому никто не возражает, – язвительно напомнил Тихменёв, щуря глаза. – Вообще, батенька, скажу вам вот что: если бы, к примеру, Федор Михайлович после каторги заделался вторым Герценом и стал бы от души честить Россию на всех перекрестках, его можно было бы понять, и любой здравомыслящий человек признал бы, что у него есть такое право. Но у Достоевского, насколько я его знаю, ничего подобного даже в мыслях нет, зато Тургенев, богатый барин, которого родина решительно ничем не обделила…
– Но он же впал в немилость при отце нынешнего государя. Разве нет?
– И был всего лишь сослан в свое имение, – усмехнулся Тихменёв. – Тоже мне, наказание! Эх, мне бы такое имение, как у Тургенева, и я с легкой душой позволил бы запереть себя там до конца своих дней… Кстати, вы знакомы с ним?
– Нет. Я… я занес свою визитную карточку, но его не оказалось дома.
– Я виделся с ним на днях, – объявил редактор. – Напомнил Ивану Сергеевичу, какую грандиозную встречу ему устроили весной, когда он приехал в Петербург и выступал там с публичным чтением. Вообразите, он прикинулся, что ничего не помнит, кроме холода и снега. И вообще в России, по его словам, он чувствовал себя как в тюрьме. К тому же управляющий Спасским, какой-то его родственник, его обкрадывал, и Иван Сергеевич порядочно с ним намучился, пока не решился указать ему на дверь. Он долго мне расписывал козни этого родственника, а я упорно пытался перевести разговор на «Дым», и, когда мне это удалось, Тургенев стал горячо меня уверять, что провал романа его мало заботит. Я хотел ему сказать, что тут не роман, тут уже репутация проваливается, но посмотрел на его седую голову, подумал: «А стоит ли?» – и промолчал. Тем более что я всю свою жизнь имею дело с писателями и знаю, что нет такого автора, которого не волнует, как публика примет его детище.
Ах, деликатнейший Платон Афанасьевич. Ну конечно же, к чему восстанавливать против себя знаменитого писателя, к которому ты явился, чтобы узнать, может ли тот дать что-нибудь для журнала. Само собой, Тихменёв даже не упомянул об этом, но Авилов был уже достаточно искушен в литературных делах и сам обо всем догадался.
– Здесь, в Баден-Бадене, он строит себе дом, – желчно продолжал редактор. – По соседству с госпожой Виардо, разумеется. Если верить Ивану Сергеевичу, на строительстве его уже порядочно надули, но останавливаться он не хочет. Задавал мне вопросы о литературе и литераторах, причем довольно оригинальные. Спросил, например, что поделывает экс-журналист, экс-поэт и вечный жулик Некрасов и не превратился ли он окончательно в честного клубного шулера. Каково, а? Потом мы говорили о Парижской выставке – оказывается, Иван Сергеевич там был тогда же, когда и я, но мы каким-то образом разминулись.
– Мне очень понравились ваши статьи о выставке, – заметил Михаил, чтобы хоть что-то сказать.
– Дрянь статьи, – поморщился Тихменёв. – Я бы написал как следует, но покушение на государя [13] спутало все планы. Даже не хочется вспоминать, до чего мерзко вели себя французы. Во-первых, хороша их полиция, раз допустила подобное. Во-вторых, они не стеснялись открыто выражать симпатию к стрелявшему. Я их спрашивал: если бы, положим, государь пригласил Наполеона в Петербург и позволил бы, чтобы того подстрелили, что бы вы сказали?
13
Выстрел польского эмигранта Антона Березовского в Александра II (6 июня 1867).
– И что они вам отвечали? – спросил Авилов, скучая.
– Ну вы знаете, отделывались обычными французскими шуточками: что Наполеону нет нужды ездить в Петербург, что в России их императора никто не ненавидит, и все в таком роде. Удивительно подлая, до гнусности изворотливая нация. И ведь должны же понимать, что им нужны союзники, раз они собираются воевать с Пруссией, но нет: сами все делают, чтобы самого сильного возможного союзника оттолкнуть.
– Может быть, они считают, что союзники им не нужны.
– Э, батенька, да ничего они не считают, – уже с досадой промолвил Тихменёв. Михаил нахмурился, вновь услышав резавшее его слух обращение «батенька», и опустил глаза. – Мы их раздражаем, и даже более того скажу: бесим мы их до ужаса, вот что. Они из кожи вон лезут, чтобы нас унизить, и готовы ради этого даже срубить сук, на котором сидят. Ну и пусть рубят, пусть грохнутся и сломают себе наконец шею. Пруссаки побили австрийцев, теперь очередь французов быть битыми.
– Я вижу, нелегко вам пришлось в Париже, – заметил писатель с иронией, которую даже не давал себе труда скрыть. Однако собеседник воспринял его слова всерьез.
– Да уж ничего хорошего, можете мне поверить, – подтвердил Тихменёв. – Говорят, выставку посетил миллион человек. За миллион не поручусь, но в павильонах было не протолкнуться. Нашу экспозицию разместили неудачно, но о причинах я уже говорил. И дали только одну медаль, самую ничтожную, – и ту коренному русаку фон Коцебу, как выразился ехидный Тургенев. Надо вам будет познакомиться с Иваном Сергеевичем, хоть и разочаровал он меня своим «Дымом», но это все же один из немногих писателей, которые искренне любят литературу и знают в ней толк. Кстати, я получил письмо от Гончарова, он тоже сюда собирается, но Гончаров такой человек – пока не увижу его в Бадене, не поверю. Где вы остановились?
Авилов покраснел и объяснил, что отели в городе оказались ему не по карману, и поэтому он снимает комнату рядом с Баденом, в Оттерсвайере.
– А, знаю, – кивнул Тихменёв. – Там сейчас живет Алексей Жемчужников с семьей. Знаете его?
К стыду своему, Михаил вынужден был сознаться, что знает Жемчужникова только как одного из создателей Козьмы Пруткова [14] , но понятия не имел, что тот обитает где-то по соседству.
– Ну вот вам и повод нанести ему визит, – заметил редактор. – Хотя буду откровенен: в плане литературном сей мизинец Козьмы Пруткова стоит немного. А человек он приятный, хоть и довольно скучный. Что-нибудь сейчас сочиняете?
14
Козьма Прутков – вымышленный автор, придуманный А. К. Толстым и его кузенами, братьями Жемчужниковыми.
– Я… Нет, ничего.
– Играете? – прищурился Тихменёв.
У Авилова едва не вырвалось: «Не на что», но он пересилил себя и ответил, что не играет, но иногда ходит смотреть.
– Ума не приложу, на что там смотреть, – проворчал Платон Афанасьевич, насупившись. – Одни глупцы проигрывают, другие выигрывают, чтобы назавтра же все потерять и заложить последний сюртук. В конечном итоге проигрывают все, и только казино не остается в убытке. – По его желчному тону Авилов заключил, что редактор тоже попытал счастья на рулетке, но успеха не добился. – Впрочем, вы ведь здесь вовсе не для того, чтобы выслушивать мои рассуждения о казино, Иване Сергеевиче или даже Льве Николаевиче. Поговорим о вас, Михаил Петрович. Что вы можете дать нам в следующем году?