Тайны Древнего Лика
Шрифт:
Она замедлила шаг.
«Это здесь?»
Голос в голове не отозвался.
Она и так знала, что это – здесь. И остановилась у невысокой ограды.
На крыльце сидела девочка с большим красным яблоком в руке и листала книжку.
Она смотрела на девочку до тех пор, пока та не подняла голову. Глаза девочки расширились, она выронила яблоко, вскочила и бросилась в дом. Хлопнула дверь. Книжка осталась лежать на крыльце.
«Пора», – сказал голос.
Она медленно отступила от ограды и побрела по тротуару туда, откуда пришла. Туда, где находятся те, которые ждут. На дороге туман. Туман… Это наша судьба. Это – жизнь…
Никто
Значит, она может и это? Алексу не сказала, что может и это. Она может…
Ей стало еще спокойней.
Прогуливаться по дорожке из желтого кирпича, собирать опавшие листья – и ждать, ждать… Ждать.
«Сорок лет Моисей водил свой народ по пустыне, – сказал голос. – Сорок лет будешь блуждать и ты».
– Как хорошо… – прошептала она.
Прошлое исчезало.
42.
– Ну, за Украину! – тоном Михалыча из популярных когда-то кинофильмов провозгласил дед Тарасов, поднимая стакан с водкой.
Стакан у него был настоящий, граненый, чуть отливающий синевой; рюмок и стопок дед не признавал и в гости ходил со своей, сталинских, наверное, еще времен посудиной.
Вячеслав Андреевич, кивнув Сереже, синхронно с дедом осушил малообъемную, не чета тарасовской, хрустальную стопочку и тут же налег на соленые грузди и квашеную капусту. Тетя Лена за компанию отпила чуть-чуть компота из большой расписной чашки, а Сережа удовольствовался прихваченной из города шипучей пепси-колой.
Тост деда Тарасова прозвучал в его честь – именно он, Сергей Мосейкин, семнадцатилетний студент музыкального училища, являлся в данный момент единственным представителем сопредельной Украины в деревушке Катьково, вековавшей не первый уже свой век в густых лесах Тверского края к северо-западу от столь же древнего города Торжка.
Отец Сергея еще в советские времена перебрался из Твери на Украину, да так там и застрял, хотя и не оставлял мысли вернуться в родной город на Волге. Сергей же впервые этим летом приехал в Россию, которая была для него не только чужой, но и во многом пугающей страной, недружелюбным соседом – так ее характеризовали украинские масс-медиа. После окончания учебного года у него был выбор: то ли навестить троюродного брата в Минске, то ли все-таки своими глазами увидеть Россию, о которой отец ему давным-давно все уши прожужжал.
И Сергей решил съездить в Россию. Отец и рад был бы поехать вместе с ним, но не получилось – нужно было заканчивать неотложную работу. В Твери жила вместе с мужем его родная сестра, которая и встретила Сергея с распростертыми объятиями – своих детей у нее не было. А чтобы не изнывать от июльской жары в городе, они отправились в глубинку, в леса, где не перевелись пока ягоды и грибы. Этой весной умерла в деревне Катьково дальняя родственница Вячеслава Андреевича, мужа тети Лены, и оказалось, что, кроме него, претендентов на опустевшее деревенское жилье нет. Сам Вячеслав Андреевич преподавал отечественную историю в Тверском университете, бросать работу и переселяться в глухие леса не собирался, но и нежданно-негаданно доставшийся в наследство дом решил не продавать – ведь готовая же дача! Правда, далековато: электричкой от Твери до Торжка, потом еще два часа проходящим поездом до ни на каких, наверное, картах не значащегося полустанка, да оттуда километров семь-восемь
До приезда Сережи Вячеслав Андреевич с женой побывали в Катьково несколько раз, в выходные. И вот теперь, загрузившись продуктами, выбрались всерьез и надолго. Сережа за свою жизнь и леса-то настоящего толком не видел, потому что вырос в степном городе, продуваемом пыльными ветрами, в местах, что звались когда-то Диким Полем. А тут, в тверских краях, леса были хоть куда! В таких лесах вполне еще могли обитать, хоронясь от железной поступи новых разнузданных хозяев планеты, соловьи-разбойники и кикиморы, анчутки и водяные, лешие, русалки и прочие представители уходившего безвозвратно прошлого…
Деревня Катьково оказалась длинным рядом двух с лишним десятков бревенчатых домов, похожих на те, что звались на Руси избами, с большими промежутками протянувшимся вдоль проселочной дороги. Дорога выходила из леса и в лес же уходила, и напротив домов – а окна многих из них были заколочены досками, – за покатой пустошью, поросшей высокой травой, тоже стоял лес. Огороды позади домов сползали к ручью; на другом его берегу буйствовало разнотравье, и кусочками небес синели васильки, а дальше вновь стеной стояли разлапистые ели вперемежку с березами и осинами. Тихое это было место, словно бы изъятое из времени или же перенесенное в третье тысячелетие от Рождества Христова из прадавних часов, – но символом новой эпохи круглилась над серой тесовой крышей одного из подновленных домов белая тарелка спутниковой антенны…
Постоянных жителей в деревне было не так уж и много; в основном, приезжал сюда на лето, отдыхать, собирать грибочки да ягодки, народ из Торжка, Твери и даже из далекого Санкт-Петербурга. Вот и сейчас, в июльскую предзакатную пору, стояли у палисадников запыленные иномарки, гоняли мяч на лужайке младшеклассники, сидели на крылечках люди, судя по одежде, явно нездешние, и доносился от ручья молодой смех, сопровождаемый трелями мобильных телефонов.
Несмотря на распахнутые настежь окна, в доме было душновато – но не понесешь же на крыльцо стол с тарелками и прочей посудой; это ведь не пикник, а ужин. После электрички, проходящего поезда и долгой ходьбы с полными сумками по полям и лесам.
Вообще-то, ужинать намеревались втроем, на скорую руку, а потом завалиться спать, чтобы с утра пораньше отправиться за грибами, – но тут в гости заявился дед Тарасов. Несмотря на почтенный возраст, дед был остроглаз, как Зоркий Сокол, и сразу углядел вновь прибывших, с которыми можно пообщаться на правах коренного обитателя здешних мест, автохтона, так сказать. Тем более, он вроде как сосед – почерневшее от времени строение деда Тарасова стояло через два дома от нового владения Вячеслава Андреевича, но те два были не в счет, потому что давно пустовали.
Дед Тарасов в этикете толк знал, и в гости напросился не с пустыми руками – кроме граненого стакана-ветерана, принес кастрюльку квашеной капусты, покрытой дольками соленых огурчиков, и банку соленых же черных груздей. Вячеслав Андреевич выставил поллитру – в Торжке было куплено с десяток бутылок «Столичной»; не для пьянки, нет, а для уплаты за всякие хозяйственные услуги. Деньги в деревнях особого веса не имели, и основным средством расчета, с советских еще времен, а может и вообще с царских, была бутылка.