Тайны древней Африки
Шрифт:
Основой политики аскии ал-Хадж Мухаммеда I в этом отношении было создание развитой сети рабских поселков, принадлежавших короне и размещенных по всему пространству Сонгай. Если отметить, на карте земледельческие рабские поселки, принадлежавшие самому заметному из преемников ал-Хаджа — аскии Дауду (1549–1583), то они разместятся от Денди почти до Ниоро. «Во всех подчинявшихся ему землях, от Эрей-Денди… до окончания гаваней озера Дебо, были у аскии возделанные участки. В иные годы ему поступало продовольствия более 400 тысяч сунну[19]. Не было ни одного селения среди поселков, что мы назвали, где бы у аскии не было рабов и начальника над ними. Под началом некоторых из них возделывали землю до 100 рабов, а у других — 50, 60, 40 и 20». Так рассказал об этом Махмуд Кати. Но главная масса этих поселений находилась в средней дельте Нигера —
Широко распространено было обыкновение дарить рабов; делалось это как на вывод (если употребить русское выражение крепостного времени), так и вместе с селениями, где эти рабы жили. И делали это аскии не скупясь. Ал-Хадж Мухаммед I пожаловал одному из многочисленных шерифов своего окружения, по одному рассказу, 1700, а по другому — 2700 рабов за один раз. Уже знакомые нам факихи Салих Диавара и Мухаммед Туле получили в 1501–1502 гг. целых шесть «племен» рабов — по три на каждого. В 1581 г. еще один шериф получил сразу три поселка с рабами в дар от аскии Дауда. Не оставался обиженным и автор «Истории искателя»: тот же Дауд подарил ему поместье с рабами. В поместье, правда, числилось всего 13 рабов, но надо полагать, что это был не единственный подарок такого рода, полученный нашим знакомцем за время его долгой и преданной службы династии.
Но мало было обратить людей в рабство и посадить их на землю. Нужно было еще и закрепить их в этом состоянии: ведь никому из хозяев таких рабских деревень не хотелось терять рабочие руки. Для этого существовала целая система ограничений, которой подчинялись все без исключения рабы. В основе системы лежало запрещение людям рабского состояния заключать браки вне своих «племен». Другими словами, все такие объединения зависимых людей были строго эндогамны.
Что это значило на практике? Просто-напросто то, что свободный человек не мог жениться или выйти замуж за члена рабского племени, не обрекая себя самого совершенно автоматически на потерю свободы. Правда, существовало заметное различие между положением мужчины и положением женщины. Дело в том, что счет родства по линии матери — мы с этим встречались и в Гане, и в Мали — очень устойчиво держался и у сонгаев. В отдельных случаях счет родства по отцу уже сам по себе означал принадлежность человека к той или иной группе рабов. Особенно часто это случалось в кастах кузнецов — так было, например, с теми пятью «племенами» оружейников, которые унаследовал от сонни Али аския ал-Хадж Мухаммед I. Свободные же люди считали родство только по матери, хотя наследование имущества шло уже по отцовской линии (что свидетельствует о сравнительной давности сложения классового общества).
По всем этим причинам решающее значение имело социальное положение матери или жены. Сонгайские правители обеих династий строго следили за соблюдением соответствующих правил. При этом важную роль играло, конечно, желание обеспечить сохранение за собственником возможно большего количества рабов. Мужчинам из все тех же унаследованных ал-Хаджем 24 «племен» еще в ту пору, когда они были собственностью царей Мали, было строжайше предписано: жениться на свободных женщинах они могут только в тех случаях, когда внесут семье невесты большой выкуп. «Из опасения, как бы женщина или ее дети не потребовали себе свободы, и желая, чтобы они со своими детьми оставались в собственности малли-коя», — так разъяснил смысл запрета Махмуд Кати. Другими словами, зависимому разрешалась женитьба на свободной женщине только при условии, что родня этой женщины попросту согласится продать в рабство ее, а значит, и ее детей.
Аския ал-Хадж Мухаммед I после консультации с факихами внес изменение в форму запрета. По установленному им порядку при свободном отце и матери-рабыне ребенок безоговорочно признавался рабом; а при отце-рабе и свободной матери он считался рабом, только если оставался в семье отца и продолжал заниматься тем же, чем занимался отец. Уйдя в семью матери, он получал свободу. Легко заметить, что, несколько изменив правило в пользу хозяина раба, ал-Хадж все-таки вынужден был сохранить его основной смысл: социальное положение человека определено социальным положением его матери. Мусульманской правовой теории пришлось и здесь отступить перед древним обычаем.
«История искателя» включает довольно любопытный рассказ, в котором очень хорошо видно отношение и самого ал-Хаджа, и его преемников к соблюдению таких запретов. В местности Анганда, к востоку
Что интересно в этой истории? Во-первых, то, что аския согласился на смешение разных зависимых групп только при условии, что сохранится их зависимое положение. А во-вторых, создав новые неполноправные группы, он сразу же постарался их сделать еще более замкнутыми.
Но на этом дело не кончилось. Очень много лет спустя, когда аскии ал-Хадж Мухаммеда I давно не было в живых, к его внучатому племяннику, аскии Исхаку II, обратились трое мужчин, прося его принять их в свое владение. Исхак поначалу обошелся с просителями милостиво, но когда узнал, что все трое родом из Анганды, то не только возвратил зависимых — «зинджа» и кузнеца — хозяину Анганды, но и объявил его собственностью также третьего просителя. А тот был свободный сонгай, имевший неосторожность взять в жены женщину из Анганды. И при этом в обоснование своего решения Исхак сослался на указ ал-Хаджа Мухаммеда!.
Большое число поселений такого типа сильно расширяло экономическую основу центральной власти. Изобилие продуктов, которое поразило на западносуданских рынках Льва Африканского, во многом именно этим и объяснялось. Ведь помимо посаженных на землю рабов в сонгайской державе существовало и свободное крестьянство. И рабы сильно облегчали его положение. Их эксплуатировали гораздо сильнее, чем это делалось в Мали; и свободные благодаря усилению эксплуатации рабов имели возможность сохранить большую долю плодов своего труда, которую иначе постаралась бы у них отобрать «своя» же сонгайская знать.
И все же, даже если учесть усиленное использование рабского труда, положение тех, кого мы на всем протяжении этой главы называем рабами, очень сильно отличалось от того, что мы привыкли видеть в классических, если так можно сказать, странах рабовладения — Древней Греции и Древнем Риме. В сущности, так же как и в Мали, рабы в сонгайском государстве были скорее полурабами-полукрепостными. Они сохраняли какое-то собственное хозяйство. Настоящая барщина (единственную попытку ввести ее предпринял сонни Али) просуществовала очень недолго: просто не по силам было царской администрации обеспечить тот жесткий контроль, который один только и мог сделать успешной такую форму использования труда зависимого населения. Но кое-что и отличало полурабов-полукрепостных времен аскиев от их малийских предшественников: прежде всего то, что они были ближе к крепостному, чем к рабу. Зато в сонгайской державе не существовало тех довольно широких рамок, в которых могло меняться положение раба в Мали, хотя и признавалось, что рабы, рожденные в доме господина, имеют преимущества перед «новенькими». Но в целом все здесь было намного жестче, сословное неравенство между свободным и несвободным сохранялось гораздо строже, а следов рабства патриархального, домашнего, оставалось куда меньше!
Хроника Махмуда Кати содержит очень любопытный рассказ, из которого хорошо видно, насколько различались взгляды на положение раба в Мали и в Сонгай. Один из начальников рабских поселков сумел накопить немалые богатства, так что не только покрыл за счет своих запасов риса от предыдущего урожая взнос следующего года, но и роздал в виде благочестивой милостыни тысячу сунну зерна. Аскии Дауду это очень не понравилось. «Этот раб при его положении, бедности и ничтожестве, — сказал аския своим советникам, — дает милостыню тысячу сунну! А что же буду раздавать милостыней я?! И чего он этим добивается, как не прославления своего имени?». Но советники успокоили Дауда. «Все рабы одинаковы, — пренебрежительно ответили они, — ни один из них не возвысится иначе, как через возвышение своего господина, а его достояние — собственность его господина. Ведь когда царь, подобный тебе… возгордится тем, что раб, который ему принадлежит, подарил-де то-то и то-то, ему отвечают: «Раб аскии подарил бедным тысячу сунну»…» Иными словами, как бы ни был богат зависимый человек (а таких начальников рабов, как герой этого рассказа, было немало), он и думать не мог сравняться со свободным сонгаем в социально-политическом отношении.