Тайны двора государева
Шрифт:
– Знать ничего не знаю! – Он еще надеялся спасти своих ближних.
Покончив с князем, государь кивнул Скуратову:
– Едем к дочкам Воротынского, поминки устроим!
На глазах Иоанна Васильевича опричники обесчестили девушек.
Справедливо полагая, что родственники Воротынского, зная о пристрастии государя переводить «изменников» под корень, постараются бежать, Иоанн Васильевич отрядил своего стремянного Никиту Мелентьева изловить оных.
Мелентьев, служивший не за страх, а за совесть, приказ выполнил. На другой день на дворцовой площади состоялась кровавая забава: голодные
Но накануне в царицыном тереме вновь произошло нечто необычное: светлица Аксиньи… оказалась пустой. Девица бежала. Сказывали, что побег устроил юноша, лицом поразительно похожий на Бориса Ромодановского. Влюбленных никто никогда более не видел: они словно растворились на безбрежных российских просторах.
Царица Анна успела свести счеты со своей обидчицей Сонькой Воронцовой. По приказу государыни верные ей опричники привязали девицу к деревянным козлам и двое суток насиловали ее. Затем Соньку вместе с козлами еще живой сбросили в Москву-реку.
Иоанн Васильевич был разъярен. То ли за этот грех, то ли еще за что, но царица Анна была насильно пострижена в монашенки под именем Дарья. Случилось это в Тихвинском монастыре 15 апреля 1572 года. Но четвертая жена Грозного прожила еще пятьдесят четыре года! Скончалась она в августе 1626 года, уже после воцарения Романовых.
Полынья
Необычное и страшное дело свершилось в любимой вотчине Иоанна Васильевича – Александровой слободе. Морозным ясным деньком ноября 1573 года, в канун Рождественского, или, как его называли, Филиппова, поста, на царский пруд, изобиловавший рыбой, согнали десятка два мужиков. На еще не окрепшем льду они пробивали громадную полынью. Их понукал усердный Никита Мелентьев, налево и направо раздавая затрещины. Этот воспитательный жест каждый раз встречался дружным хохотом: на берегах собралось множество любопытных. И хотя давно привыкли к государевым причудам, все ж удивлялись: «Обаче, зачем сия прорубь?» Стражники, сами толком ничего не знавшие, шутковали: «Раков ловить сей час полезете!»
Тайну знал лишь сам государь.
И сия тайна была ужасной.
Царская милость
В Кремлевском дворце вновь шумел пир.
Бояре, разодетые в тяжелые кафтаны золотой парчи с горностаевой опушкой, утробно рыгали:
– И то, последние разы гуляем! В Филиппов пост станешь тощим, яко овечий хвост.
Вот и отъедались, обжирались до бесчувствия, до несварения желудка.
Государь ел мало, но пил, как всегда, за троих. Внесли перемену кушанья. Восемь слуг водрузили на столы подносы с жареными журавлями. От каждого по кусочку отведал сам повар – таков порядок! Кравчий нарезал журавлей. Государь принял из его рук оковалок, обвел тяжелым взглядом сотрапезников: кому оказать почет, кого угостить?
Все замерли, а поп Никита, бывший некогда головорезом-опричником, потный, заросший волосом громадный мужчина, пробасил в ухо Скуратову:
– Тебе, Малюта, государь даст брашно…
Но царь обнес своего любимца, а кивнул стремянному:
– Сие от щедрот наших Никите Мелентьеву!
Мелентьев поднялся, поклонился столь низко, что смолянистые волосы свалились в лохань с солеными огурцами.
– Спаси Господь тебя, государь-батюшка! Мы все пьем за твое здравие – до дна!
– До дна, до дна! – загалдели за столом, жестами и поклонами выказывая свою преданность и любовь.
А далее случилось нечто вроде бы безобидное. Но как это бывает, имело оно самые неожиданные и страшные последствия.
Донос
Раскрасневшийся от выпитого, а больше от счастья, – сам государь его выделил! – Мелентьев вдруг обратился к царю:
– Иван Васильевич, батюшка ты наш! Как же мы тебя любим, как мы к Господу взываем о твоем благе, а эти бесовские отродья, изверги твои, заплутаи негодные…
Государь свел брови:
– Не гугни, стремянный! Какие заплутаи?
Мелентьев стукнул кулаком себя в грудь:
– Да бояре-изменники! Страдники позорные, они попрятали своих дочерей и жен по дальним вотчинам. А поч-чему? – Язык пьяно запнулся. – Мы-де знаем причину. Ишь, гнушаются…
За столом все враз смолкли. Стремянный говорил правду: Москва, устав от бесчинств Иоанна Васильевича, пустела с каждым днем. Но в присутствии государя такое мог ляпнуть или совсем глупый, или зело пьяный.
– Ты, стремянный, дело говори! – вкрадчиво молвил государь. – Али виновного назвать умеешь?
– Умею! – куражно выкрикнул Мелентьев. – Аз глаголю: быв намедни по твоему, государь, наказу в Серпухов-городе, заглянул вдруг в хоромы княжича Петра Долгорукого. Его отцу, изменнику, ты башку отсек. А княжич, вишь, скрылся из Москвы и болезным сказался. Аз скажу: здоровья его на троих хватит! И, вошед, наткнулся на сестру его Марию. Девица красоты… – Мелентьев вновь покачнулся, потерял и равновесие, и нить речи.
Побагровел Иоанн Васильевич до пота, на бритой голове выше уха нервно забилась жила. Он вцепился в подлокотники:
– Никита, возьми людей, сколь тебе потребно, и теперь же отправляйся к Долгорукому. Привезешь и его, и сестру Марию. Мой лекарь окажет недужному княжичу помощь, а Мария… я сам ее… посмотрю, хороша ли она. – Неожиданно растянул синеватые губы в улыбке: – Хороша, говоришь? Да ты, Никита, с пьяных глаз кочергу за хоругву примешь!
За столом раскатились дружным смехом.
Через несколько минут из ворот Кремля вынеслась на площадь кавалькада – десятка три молодцов верхами. Впереди – царев любимец Никита Мелентьев.
Смотрины
На другой день, когда церковные колокола отзвонили обедню, в царские хоромы ввалился едва державшийся на ногах от быстрой езды и дальней дороги Мелентьев. На его плутовской морде была улыбка до ушей. Он бухнулся в ноги:
– Государь-батюшка, все исполнил по твоему хотению! Долгорукий, эта скорпия подколодная, успел сокрыть свою сестру у соседей. Обаче, от меня не спрячешься! Нашел ее и купно с братом доставил. Княжича закрыл в клеть, а Мария возле твоих дверей счастья ждет – тебя, батюшка, лицезреть жаждет.