Тайны дворцовых переворотов (др. изд.)
Шрифт:
А вот откровения К. Рульера: "…Отборная шайка заговорщиков под руководством графа Панина осмотрела его комнаты, спальню, постель и все ведущие к нему двери. Положено было в одну из следующих ночей ворваться туда силою. Если можно, увезти. Будет сопротивляться, заколоть. И созвать государственные чины, чтобы отречению его дать законный вид. А императрица… долженствовала для виду уступать только просьбе народной и принять по добровольным и единодушным восклицаниям права, ни с какой стороны ей не принадлежащие…" {246} Любопытно также и лаконичное замечание в воспоминаниях В. Н. Головиной о намерениях Н. И. Панина: "Как воспитатель Павла, он надеялся забрать в свои руки бразды правления во время регентства Екатерины, но его ожидания не сбылись" {247} .
Мозговой центр Славной революции 1762
В ночь с 27 на 28 июня по недоразумению арестовали капитана-поручика 11-й роты Преображенского полка П. Б. Пассека, и события сами собой вышли из-под контроля Никиты Ивановича. Товарищи арестанта – братья Орловы – проявили инициативу и подняли на ноги сразу и панинцев, и измайловцев, и мирно спавшую Екатерину. Обер-гофмейстер просто не успел охладить пыл молодых офицеров. А дальше, как и предвидел умница-воспитатель, мятеж одного полка перерос в народную революцию, выдвинувшую в лидеры государства императрицу Екатерину Алексеевну. Правда, не в качестве регентши, а полноправной самодержицы всероссийской – первое неприятное для Панина последствие, возникшее по вине импульсивного порыва Орловых. Второе тоже вскоре стало очевидным: Петр Федорович 28 июня 1762 года обретался в Ораниенбауме и Петергофе, то есть в местах, неудобных для совершения цареубийства, и, значит, Славную народную революцию не омрачило ничто бьющее по репутации Екатерины. А посему путь на вершину политического олимпа для Никиты Панина в тот знаменательный день так и не открылся.
Невзирая на страшное поражение, пережитое 28 июня, министр не капитулировал. Его дуэль с Екатериной не прекращалась на протяжении всех двенадцати лет первого самостоятельного царствования просвещенной государыни. Панин не жалел никого и ничего ради приближения к цели. Кто-то попал в ссылку, другие погибли на эшафоте или на полях сражений трех войн – с Польшей, с Турцией и с Пугачевым, третьи овдовели или осиротели в угоду гениального министра. И что же в итоге? Судьба посмеялась над воспитателем цесаревича! Человек из народа действительно возглавил российскую державу. Но оказался им не Никита Иванович Панин, а Григорий Александрович Потемкин, участник Славной революции 28 июня и невольный свидетель трагедии в Ропше 3 июля 1762 года. Потемкину и довелось остановить трагический поединок двух незаурядных политиков за пальму первенства, обернувшийся бедами и потерями для очень многих его соотечественников.
Ну вот, вроде бы и все. Остается лишь объяснить, почему иностранцы, кроме Шумахера, дружно набросились на Алексея Орлова и Федора Барятинского. Вначале посвященные в обстоятельства ропшинской драмы строго придерживались версии, которую сообщил императрице Алексей Орлов (а та 2 августа поведала Станиславу Понятовскому): Петра Федоровича поразил апоплексический удар; приехавшие врачи ничем не смогли помочь. Секрета из орловского послания никто не делал. Поэтому 9 или 10 июля голландский резидент Мейнерцгаген докладывал штатгальтеру об услышанном от Карла Федоровича Крузе: "Я знаю из уст самаго лейб-медика, который видел бывшаго императора в живых, а затем вскрывал его тело, что Петр скончался от апоплексического удара. Быть может, его спасли бы, если бы во время пустили ему кровь. Говорят, что императрица была глубоко тронута и горько плакала…" {249}
Однако завеса умолчания недолго прятала истину. Вскоре Петербург взбудоражили слухи о подлинной картине ропшинского происшествия. Вернувшиеся из Ропши рядовые гвардейцы и унтер-офицеры, похоже, не считали нужным помалкивать об увиденном 3 июля. Они проболтались товарищам по полку и родственникам, те – прочим знакомым. И вот горожане едва ли не поголовно обсуждали полушепотом то, как с ведома Теплова после неудачной попытки отравления Петра III задушили. Мало того, и в окружении Екатерины нашлись сплетники, не стеснявшиеся даже иностранных послов. 23 июля (3 августа) 1762 года прусский посланник Г. Гольц донес Фридриху II: "Удивительно, что очень многия лица теперешняго двора, вместо того, чтобы устранять всякое подозрение… напротив того, забавляются тем, что делают двусмысленные намеки на род смерти государя…" {250}
Еще раньше, 12 (23) июля, об убийстве Петра Федоровича известил французского короля Л. Беранже, заметив заодно, что новость о гибели супруга императрица узнала, сидя за столом, после чего с несколькими соратниками провела совещание в соседней комнате {251} .
Очевидно, правда о ропшинском преступлении настолько возмутила гвардейцев, что породила внутри корпуса раскол. Те, кто активно поддержал новую императрицу (измайловцы и конногвардейцы), удостоились самых нелестных отзывов со стороны солдат более пассивных полков (семеновцев и преображенцев). Выяснение отношений между "правыми" и "виноватыми" постепенно вылилось в общий стихийный протест, который привлек внимание всех, в том числе и дипломатов. Английский посланник Р. Кейт доносил Г. Гренвилю 9 (20) августа 1762 года: "… между гвардейцами поселился скрытый дух вражды и недовольства. Настроение это, усиленное постепенным брожением, достигло такой силы, что ночью на прошлой неделе оно разразилось почти открытым мятежем. Солдаты Измайловского полка в полночь взялись за оружие и с большим трудом сдались на увещания офицеров. Волнения обнаруживались, хотя в меньшем размере, две ночи подряд, что сильно озаботило правительство…" {252} Г. Гольц в послании королю от 10 (21) августа уточнил причину бунта: "…мятежники говорят, что императрица, захватив власть без всякаго права, извела мужа…" {253}
Но наиболее полно отразил хронику событий голландец Мейнерцгаген. 2 (13) августа резидент сообщил в Гаагу, что "третьего дня", то есть 31 июля, "ночью возник бунт среди гвардейцев". Семеновцы и преображения "кричали, что желают видеть на престоле Иоанна, и называли императрицу поганою". Майора Орлова (Алексея Григорьевича), который пытался их успокоить, они именовали "изменником и клялись, что никогда не допустят, чтобы он надел на себя царскую шапку". С трудом митингующих сумели утихомирить. Но спустя двое суток, в ночь на 2 августа, беспорядки возобновились. На сей раз "солдаты требовали выдать им гетмана" {254} .
Правительство оперативно отреагировало на фронду в гвардии, комбинируя увещевания с арестами и высылкой "множества офицеров и солдат из столицы" {255} . В приказах по Семеновскому полку от 31 июля под № 11 сохранилось такое распоряжение: "Сего числа прислан за подписанием собственныя Ея Императорскаго Величества руки имянной приказ о подтверждении гвардии солдатам от происходимаго ими слышенными безбыточными внушениями безпокоиства, дабы в том впредь без сумнения и без опасности оставались. И для того сей час ото всех рот и от заротной команды прислать писарей и для списания со оного Высочайшего Ея Императорскаго Величества имянного приказа копей и по списании в ротах и в команде заротной оной Ея Императорскаго Величества имянной приказ господам командующим ротами и при собрании всем чинам объявить и каждую неделю оной высочайшей имянной приказ по два раза всем чинам читать". Аналогичное предупреждение от К. Г. Разумовского через семеновца секунд-майора Любима Челищева того же 31-го числа получили и в канцелярии л.-гв. Конного полка {256} .
Похоже, возмущение гвардейцев имело прямую связь с тем, что произошло в Ропше, ибо тогда зафиксированные иностранцами невразумительные и неуместные из уст солдат – "участников парада 28 июня" – обвинения в адрес императрицы становятся понятны. Гвардейцы называют Екатерину "поганой" и кричат о том, что она извела мужа, памятуя о визите в Ропшу Теплова. Они резонно решили, что тот действовал по внушению императрицы. Алексея Орлова подчиненные величают изменником, исходя из факта очевидного сговора командира с убийцами по сокрытию преступления. Наконец, требование о выдаче гетмана прозвучало потому, что солдатам невтерпеж спросить у Кирилла Разумовского, давнего патрона господина Теплова, какую роль в ропшинском деле сыграли оба – и хозяин, и его конфидент. Несомненно, гвардейские бунты вспыхнули спонтанно. Ими никто не руководил. Нижними чинами двигало обычное возмущение и разочарование в тех, кого еще вчера гвардейские массы считали героями. Однако что делать и как быть, мятежникам неведомо, и оттого, легко "воспламенившись", гвардейцы так же легко остыли под влиянием уговоров и угроз.