Тайны КремляСталин, Молотов, Берия, Маленков
Шрифт:
Хрущев: «В последнее время товарищ Сталин бумаг не читал, людей не принимал, потому что здоровье у него было слабое».
Каганович: «Товарищ Сталин последнее время не мог так активно работать и участвовать в работе Политбюро».
И Хрущев, и Каганович употребили неопределенное выражение «в последнее время», что в равной степени могло относиться и к последним неделям, и последним месяцам, и годам жизни Сталина. Но два других участника Пленума, не менее осведомленные люди, назвали более определенный, конкретный отрезок времени.
Ворошилов: «Сталин в результате напряженной работы за последние годы (выделено мной. — Ю. Ж.) стал прихварывать».
728
Известия ЦК КПСС. 1991, № 1, с. 149, 189; № 2, с. 175, 153.
Итак, четыре человека, не одно десятилетие входившие в узкое руководство и потому знавшие многие тайны Кремля, на закрытом заседании — не для печати и не для широкой информации, касаясь совершенно иной темы, проговорились. Скорее всего невольно. Прямо подтвердили, что Сталин действительно отошел от дел приблизительно за два года до смерти.
По сути, о том же рассказал в заявлении в президиум ЦК КПСС, но уже позже, 19 июля 1954 года, ничего не знавший о происходившем на июльском Пленуме личный секретарь Сталина А. Н. Поскребышев. «Хочу остановиться также, — писал Александр Николаевич, — и на вопросе обработки материалов, поступавших в адрес т. Сталина.
Порядок обработки материалов устанавливался т. Сталиным и заключался в следующем. Все материалы, поступавшие в адрес т. Сталина, за исключением весьма секретных материалов МГБ, просматривались лично мною и моим заместителем, затем докладывались т. Сталину устно или посылались ему по месту его нахождения. Просмотренные т. Сталиным материалы частично возвращались им с соответствующими резолюциями для исполнения или передавались им непосредственно тому или иному члену Политбюро, а остальные оставались у него (выделено мною. — Ю. Ж.). По мере накопления материалов он вызывал меня для разбора этих бумаг, при этом давал указания, какие материалы оставить у него, а остальные увозить в особый сектор ЦК. Возвращенные материалы поступали в архив, где на них составлялась опись. Часть бумаг, требующих решения, направлялась или докладывалась вновь т. Сталину или направлялась членам ПБ, секретарям ЦК, в зависимости от характера вопросов, на соответствующее рассмотрение. Весьма секретные материалы МГБ с надписью министров „только вскрыть лично“ направлялись т. Сталину без вскрытия их в особом секторе ЦК» [729] .
729
ЦХСД, ф. 2, oп. 1, д. 65, л. 29.
Описывая специфику работы Сталина с документами, поступавшими на его рассмотрение, утверждение, Поскребышев опустил лишь одну деталь — не указал, когда же именно такой стиль возобладал. Однако на то довольно четко указывает и текст, и контекст. Указание — «министров» МГБ, что может относиться лишь к 1951–1952 годам. А еще и то, что двумя абзацами выше Александр Николаевич живописал отношения Власика с собой и Сталиным, в связи с финансовым скандалом, в котором Власика обвинили весной 1952 года.
В пользу второй версия имеются и более веские аргументы. Во-первых, письмо Сталина, отправленное им Маленкову 13 декабря 1950 года, то есть незадолго до принятия столь принципиального решения. «Я задержался, — писал Сталин, — с возвращением в связи с плохой погодой в Москве
730
РЦХИДНИ, ф. 83, oп. 1, д. 9, л. 57.
Во-вторых, еще более показательным является «Журнал посетителей кремлевского кабинета Сталина», в котором Поскребышев скрупулезно фиксировал не только фамилии, но и время — часы и минуты — прихода и ухода к Иосифу Виссарионовичу. Это-то и позволяет обнаружить более чем показательное. Спад работоспособности у Сталина начался в феврале 1950 года и достиг нижнего предела, стабилизировавшись в мае 1951 года. Если в 1950 году, с учетом 18-недельного отпуска (болезни?) чисто рабочих дней — приемов посетителей в кремлевском кабинете — у него было 73, в следующем — всего 48, а в 1952, когда Иосиф Виссарионович вовсе не уходил в отпуск (не болел?) — 45. Для сравнения можно использовать аналогичные данные за предыдущий период. В 1947 году у Сталина таких рабочих дней было 136, в 1948 — 122, в 1949 — 113. И это при ставших обычными трехмесячных отпусках.
Столь же показательным является число таких рабочих дней у Сталина и по месяцам. В январе 1951 года их было 10, в феврале — 6, марте — 7, апреле — 8, мае — 5, июне — 3, июле — 5, августе — 4. После очередного, на этот раз полугодового отпуска (болезни?) с 10 августа 1951 года по 11 февраля 1952 года, Иосиф Виссарионович работал в своем кремлевском кабинете еще реже. В феврале — 3 дня, марте — 5, апреле — 4, мае — 2, июне — 5, июле — 5, августе — 3, сентябре — 4, октябре (в месяце, когда проходил XIX съезд партии) — 7, ноябре — 9, декабре — 4 [731] .
731
Исторический архив. 1997, с. 4—34.
Разумеется, здесь следует учитывать и то, что Сталин проводил заседания, встречи с членами узкого руководства, прием подчиненных и иностранных гостей не только в Кремле, но и на «ближней даче» — в «Волынском», на окраине Москвы. В «Зеленой роще», «Холодной речке», «Мюссере» — своих резиденциях на Черноморском побережье Кавказа, в районе Сочи — Гагра. И тем не менее, даже без обращения к его недоступной «истории болезни», можно легко сделать единственно возможный вывод. Иосиф Виссарионович если и вынужден был отрешиться от интенсивной, как прежде, повседневной работы из-за плохого самочувствия, то сделал это, неважно — добровольно или по принуждению, не в последние недели или месяцы жизни, а гораздо раньше.
Но чем бы ни было вызвано решение от 16 февраля 1951 года, с того дня власть в СССР обрела принципиально новую конструкцию. На вершине пирамиды, в неких заоблачных высях, пребывал дряхлеющий Сталин, сохранивший, несмотря ни на что, все свои официальные посты и должности. Реальные же рычаги управления, исключительное и монопольное право принимать окончательные решения по важнейшим для страны вопросам оказались у нового триумвирата. Того, что как и прежде сам Сталин, как ядро ГКО в годы войны, соединял две ветви подлинной власти: государственной исполнительной, представленной Булганиным и Берией, и партийной — в лице Маленкова. Вместе с тем соединил триумвират, но уже вынужденно, выразителей различных взглядов о путях дальнейшего развития СССР, о его внутренней и внешней политике.