Тайны московских монастырей
Шрифт:
Для семьи Алябьевых первый акт начинавшейся трагедии становился тем тяжелее, что разыгрывался у родительских могил. Сюда привезли они прах матери, скончавшейся в Казани. Здесь была могила отца: Александр Васильевич скончался в октябре 1822 года.
Шестьдесят с лишним лет военной и гражданской службы принесли старику величайшее уважение сотрудников и окружающих. С высоким начальством независимый нравом Алябьев-старший не общался, милостей у двора не искал. Исполняя должность правителя Тобольского наместничества, не побоялся принять отправляемого в ссылку Радищева, задержать его на семь месяцев в самом Тобольске, хлопотать об удобствах дороги, снабдить деньгами, разрешить публикацию в местном журнале «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Впрочем,
Страшный спектакль в Симоновом монастыре принес необходимые обер-полицмейстеру результаты. Не имевший правовой силы, не подписанный прозектором протокол вскрытия утверждал смерть Времева от жесточайших, вызвавших разрывы внутренних органов побоев. 14 июля дело к производству принял друг Пушкина, судья Иван Иванович Пущин.
Все дворовые Алябьевых продолжали отрицать сам факт карточной игры, тем более драки. После жесточайшего следствия «с пристрастием» – избиениями и прямыми пытками только трое из двенадцати изменили свои показания. Только их судья и включил в дело, упрямые были от него отстранены. Калугин, до тех пор содержавшийся под стражей из-за разнобоя в показаниях, отпущен на свободу, а там и в свое воронежское поместье. Алябьева и его товарищей никто выслушивать не стал. Правда, суду пришлось согласиться на требуемую ими повторную экспертизу останков Времева. Речи не могло быть о новой эксгумации – только об экспертизе по уже существующим протоколам и первоначальному заключению лекаря Корецкого, составленному сразу же после кончины. И – университетские светила русской медицины обвиняют участников Симоновской трагедии в полной профессиональной неграмотности.
Для автора «Начальных оснований всеобщей патологии», представителя старой московской медицинской династии Ф. А. Гильдебрандта совершенно очевидно: смерть носила естественный характер и никаким насилием не сопровождалась. Мало того, Гильдебрандта неожиданно поддерживает декан медицинского факультета, самый знаменитый и уважаемый доктор Мудров, профессор патологии Медико-хирургической академии. Их доводы абсолютно убеждают даже Бенкендорфа.
23 октября 1825 года на совместном заседании I Департамента Московского уголовного суда и I Департамента Земского суда Алябьев и его товарищи были полностью оправданы за отсутствием состава преступления. Решение могло бы быть единогласным, если бы не особое мнение судьи Ивана Ивановича Пущина. Пусть не было убийства, пусть не было драки, достаточно (недоказанного!) факта карточной игры, чтобы четырех храбрейших офицеров, участников Отечественной войны 12-го года лишить чинов, орденов, дворянства с последующим зачислением в солдаты. Если же по ранениям или по возрасту былые ветераны для военной службы не годились, ее следовало заменить пожизненной ссылкой в Сибирь. По выражению биографа И. И. Пущина Натана Эйдельмана, Иван Иванович не терпел самого духа «гусарской вольницы». Как, впрочем, и вступивший на престол Николай I, подтвердивший в отношении Алябьева: невиновен, но «таких» следует держать как можно дальше от столиц.
Больше до конца своих дней автор «Соловья» не смог побывать у могил родителей в стенах Симонова монастыря.
Новоспасский
…Села наша лядиною (лесом) поростоша, и величество наша смирися; красота наша погыбе; богатство наше онемь в користь бысть; труд наш погании наел едоваша; земля наша иноплеменником в достояние бысть; в поношение быхомь живущиим въскраи земля нашея; в посмех быхом врагам нашим… зависть оумножилася, злоба преможе (одолела) ны, величанье взнесе ум наш, ненависть на другы вселися в сердца наша, несытовьство именья поработи ны; не дасть миловати ны сирот; не даст знати человеческого естества; но, акы зверье, жадают насытитися плоти, тако и мы жадаем и не престанем, абы всех погубити, а горкое то имение и кровавое к себе пограбити; зверье едши насыщаються, мы же насытитися не можем, того добывше, другого желаем.
Один из древнейших в Москве по времени своего основания, один из самых «молодых» по сохранившемуся до наших дней облику – XVII–XVIII века, и единственный по числу выпавших на его долю перемещений. Приставка «новый» появилась после последнего из них, относящегося к XV столетию. И к тому же высокочтимая домом Романовых родовая усыпальница, которой в советские годы довелось еще к тому же побывать «зоной» – концлагерем, рядом с которым, в главном соборе, долгие годы хранился научно-технический архив Москвы – десятки тысяч дел на каждую из московских построек.
Обитель основал первый московский князь Даниил на месте нынешнего Данилова монастыря. Но уже около 1330 года великий князь Иван Калита счел нужным перенести монастырь на Боровицкий холм, в Кремль, после чего его стали называть Великокняжеским и Дворцовым. Иван III предпочитает снова вынести обитель из Кремля, и около 1466 года ей отводится место на Васильцовском или Васильцевском Стане, на высоком берегу Москвы-реки, рядом со двором Сарских и Подонских епископов – отсюда название «Спас на Новом».
В 1491–1497 годах здесь, вблизи Крутиц, возводится каменное здание обители. С избранием на престол Романовых монастырь приобретает значение «царской комнаты», «Великой», «Пресловутой», «Первостатейной». Родовая усыпальница Романовых-Юрьевых-Захарьиных, где покоились древнейшие их представители. В 1687 году насчитывалось более семидесяти их гробниц. Здесь же находились могилы их родственников – князей Сицких, Ярославских, Оболенских, а также Трубецких, Троекуровых, Катыревых-Ростовских, Шестуновых, царевичей Сибирских, князей Куракиных, Гагариных, Дашковых, Волынских, Бутурлиных, Еропкиных, Новосильцевых.
Новоспасский монастырь. Фото к. XIX в.
Понятие «царский» давало монастырю множество привилегий по суду и имуществу. Его настоятели получали отличия и преимущества по богослужению. Усыпальница Романовых сохранилась в монастырском Спасо-Преображенском соборе, возведенном в 1640-х годах, от которых остаются великолепный резной иконостас и фресковая роспись. Тогда же начинается строительство каменных стен с пятью башнями, которые заменяют ранее существовавшие деревянные и земляные укрепления. Именно благодаря им монастырь мог выполнять свои обязанности сторожи города.
Но временем настоящего расцвета монастыря становится правление царя Алексея Михайловича. Правда, к моменту его прихода к власти здесь уже стояли дошедшие до наших дней палаты патриарха Филарета, к сожалению, полностью перестроенные в XIX столетии, корпуса братских келий (1642–1644), к которым теперь присоединяется трапезная палата с пристроенной к ней в 1670-х годах церковью Покрова и Хлебодарная палата (1677–1678). В 1647 году в монастырь была перенесена из города Хлынова (Вятки) чудотворная икона Нерукотворенного Спаса.