Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
Шрифт:
Кстати, в те осенние дни отец Иоанн жил очень близко от Никона, возможно, даже наблюдал за терзаниями верховного пастыря. На досуге беседовал с Ванифатьевым, а еще «со многими христолюбцы и духовною братию». И никто не донес о нем святейшему «великому государю», в том числе и сам Алексей Михайлович, по приезде в Москву известившийся от любимого духовника о конспиративном житье прежнего казанского протопопа. Царь пожалел проповедника, естественно, не подозревая о страхах Никона. Ведь владыка обосновывал вторжение в Прибалтику в высоком штиле — защитой «православных подданных шведского короля, у которых нет ни духовенства, ни церквей», страдающих от притеснений протестантов. Молодой государь не спорил и собирался по весне идти на Ригу.
Между тем Неронов также готовился к кульминации поединка с патриархом. 25 декабря (4 января)
Реформа стартовала, и Григорий Неронов, сбивая новым именем шпионов патриарха со следа, похоже, торопился опередить преосвященного Маркела, дабы к возвращению архиепископа попытаться настроить вологожан на нужный оппозиционный лад. А кто смущал умы на Рязанщине, в Тверском крае, в окрестностях Ростова и Суздаля? Не те ли самые «духовные братья», навещавшие изгоя в московских кельях Ванифатьева и других добрых людей высокого ранга?! Никон в феврале 1656 г. обладал скудной информацией об активности нероновцев, если вообще обладал. Но драматизм ситуации ощущал, и потому 24 февраля (5 марта), в первое воскресенье Великого поста, воспользовался традиционным преданием анафеме всех еретиков и государевых изменников для проповеди «о разности… в крестном знамении» с порицанием тех, кто уклоняется от троеперстия.
В исторических трудах под влиянием автора «Истории русской церкви» Макария Булгакова часто с этим днем связывается первое публичное проклятие высшими иерархами — патриархами московским и антиохийским — поклонников двоеперстия. Однако очевидец события — Павел Алеппский — зафиксировал обычную церемонию оглашения архидиаконом и певчими анафемы «всем еретикам и… на всякаго, кто изменяет или изменил царю». Ничего нового в нее не привносилось ни клиром, ни Никоном, ни Макарием, которые, кстати, никаких грозных заявлений не делали. Да и в проповеди патриарх всея Руси не столько осуждал противников реформы, сколько призывал их одуматься. Стоит обратить внимание и на дату — 24 февраля (5 марта). «Служебники» едва попали в руки приходских священников, а раскольническая деятельность «боголюбцев» в епархиях еще не развернулась в полную силу.
Пройдет около месяца, прежде чем тревожные вести о попытках единомышленников Неронова в разных уголках страны возбудить народное недовольство греческими обрядами достигнут Москвы и ввергнут Никона в панику. Представьте, канун Пасхи 1656 г., отмечавшейся 6 (16) апреля. До лета, когда русские полки двинутся на Ригу и в дельту Невы, месяца два. До прибытия «сеунчика» в Белокаменную с ключами от покоренных прибалтийских крепостей — и того больше. Между тем радикально-«боголюбческая» пропаганда в провинции ширится. Вот-вот «прелестные» речи сторонников Неронова спровоцируют чернь на мятеж, и катастрофа 1648 г. повторится… Причем патриарху в апреле нечем парировать агитационный запал оппозиции. В его распоряжении всего одно средство — административный ресурс. Им он и попробует закрыть образующуюся, как ему кажется, брешь.
23 марта (2 апреля) 1656 г. патриарх Антиохийский Макарий выехал из Москвы в обратный путь. Из-за распутицы расстояние до Волхова одолел за полторы недели. Здесь встретил Пасху, а 8 (18) апреля прочитал послание царя, умолявшего Макария срочно вернуться в Москву «для присутствия на новом, тайном соборе», посвященном неким «тайным» церковным проблемам. Гонца откомандировали за греками внезапно вечером 4 (14) апреля. Что же стряслось? Несомненно, Москву переполошил «еретик» Неронов, и так уж вышло, что авторитет вселенского патриарха Антиохийского — это все, чем располагал Никон в ту пору в качестве контрагитации. Для подкрепления властного окрика Священного собора хотя бы каким-то весомым аргументом греческий коллега патриарху московскому и понадобился.
17 (27) апреля миссия антиохийцев вновь расквартировалась на Московском подворье Кириллова монастыря и застряла там более чем на месяц, до 29 мая (8 июня). Почему, если хозяева Кремля просили и умоляли «пожаловать к нам в город Москву без замедления»'? Возникло обстоятельство, побудившее Никона рискнуть и отсрочить осуждение Неронова. Павел Алеппский назвал три мотивации посылки курьера в Волхов, три предмета для дебатов на «тайном» соборе: «во-первых, вопрос о крещении ляхов, во-вторых, дело митрополита молдавскаго, и, в-третьих, отлучение еретика, вновь явившагося у них». Митрополит молдавский и был тем чрезвычайным обстоятельством. Заметим, по первому пункту московское духовенство высказалось еще весной 1655 г., высказалось положительно. С какой целью продублировали вердикт годовой давности, не совсем понятно. Скорее всего, чтобы наполнить смыслом проживание в Москве «всех архиереев страны», за которыми, как и за патриархом Антиохийским, гонцов отрядили также накануне Пасхи.
Спустя три недели большинство митрополитов, архиепископов, архимандритов, игуменов съехались в столицу. И 23 апреля (3 мая) всех их — митрополитов Новгородского Макария, Казанского Корнилия, Ростовского Иону, Архиепископов Вологодского Маркела, Тверского Лаврентия, Суздальского Иосифа, Псковского Макария, Астраханского Иосифа, рукоположенного по ходу собора 4 (14) мая, епископа Коломенского Александра, двадцать два архимандрита, семь игуменов, одного строителя и одного наместника — пригласили в патриарший дворец. О чем дискутировали? Опять же о том, что уже решили на предыдущем соборе, — об отказе от двоеперстия. Чтобы мероприятие не превратилось в абсолютное дежавю, Никон разнообразил повестку дня чтением книги «Скрижаль», сборника статей греческого иеромонаха Иоанна Нафанаила с толкованием «о всяких вещех и о божестве, и о крестном знамении». Перевел ее на русский язык Арсений Грек. Она играла роль вспомогательного материала при «Чине Божественной литургии», то есть «Служебнике». Тираж отпечатали еще в октябре 1655 г. и разместили на складе до лучших времен, до дебюта в приходских церквях «Служебника».
День за днем цвет российского духовенства выслушивал главу за главой, после коротких дебатов признавая «безпорочность» каждой. Увенчала странную процедуру резолюция с проклятием в адрес тех, кто предпочел двуперстие новому канону. Примечательно, что Никон подкрепил публичные чтения ярким и прострашшм выступлением в защиту троеперстия. Причем не удержался от лукавства, когда свой приватный разговор с Макарием Антиохийским 12 (22) февраля в Чудовом монастыре о святом Мелетии Антиохийском выдал за принародный, а факт обычной анафемы всем еретикам, состоявшейся 24 февраля (5 марта), приукрасил вымыслом об анафематствовании тогда же почитателей двуперстия сразу тремя греческими иерархами — патриархом Макарием, митрополитами Сербским Гавриилом и Никейским Григорием. Благодаря хронике Павла Алеппского и записной книге выходам патриарха 1655—1658 гг., мы знаем, что это — неправда. Между прочим, греческие гости не участвовали в заседаниях собора, почему патриарху московскому сошли с рук его фантазии.
«Скрижали» хватило, чтобы занять внимание высшего духовенства, на две недели. Покончив с книгой, обратились к правильности крещения поляков. Вопрос уладили за сутки, назначив прения на «воскресенье перед Вознесеньем» 11 (21) мая 1656 г. На сей раз Никон в мифотворчестве не нуждался, и патриарха Макария не забыли пригласить на форум. Собором 1655 г. особым порядком откорректировали семь обрядовых норм. Что ж, Никон в запасе имел еще пять параграфов для имитации бурной соборной деятельности. К счастью, они не пригодились, ибо 8 (18) мая 1656 г. в Москву приехал тот, кого ожидали, — митрополит Сучавский и Молдавский Гедеон с грамотой господаря Георгия-Стефана от 15 (25) марта, ходатайствующий по примеру украинцев о принятии Молдавии под покровительство России.