Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
Шрифт:
И как же отнесся Никон к сенсационной вести о налаживании самим царем русско-шведского диалога на взаимоприемлемой основе? Патриарх ожил. Политическую апатию словно ветром сдуло. Святейший «великий государь» потребовал от младшего по возрасту коллеги немедленно дезавуировать данные шведам обещания. Алексей Михайлович решительно отказался. Откуда такая уверенность? Да, источники надежно хранят тайну приватной беседы Никона с царем о смене последним внешнеполитического курса России. Правда, вряд ли при ней кто-либо присутствовал, чтобы проинформировать о деталях потомков. Детали знали двое. Однако ни один, ни другой не рискнул афишировать подоплеку взаимной ссоры. А то, что великая ссора случилась не раньше и не позже, а в мае 1658 г., видно по поведению главы династии, отразившемуся в тех же Дворцовых разрядах.
На Пасху 11 (21) апреля 1658 г. Никона пригласили за царский стол. 18 (28) апреля 1658 г. любимца патриарха, архимандрита Ново-Иерусалимского Истринского монастыря Стефана, рукоположили в архиепископы Суздальские и Торусские, преемником переезжавшего в Смоленск Филарета. Будь «собинные друзья» в конфликте, придворная хроника выглядела бы иначе. А именно так. 5(15) мая 1658 г. родного брата близкого патриарху боярина Никиты Алексеевича Зюзина, Григория Алексеевича Зюзина велено привезти из Путивля, «сковав, к Москве». «Того ж дни пожаловал государь в комнату [царевича Алексея Алексеевича] боярина князь Ивана Петровича Пронского». 7 (17) мая 1658 г. два великих посольства — Н.И. Одоевского и И.С. Прозоровского — обязали в кратчайший срок выехать в Вильно и под Нарву добиваться «мирного поставленья» с польскими комиссарами и свейскими послами. 16 (26) мая 1658 г. у опекаемого Никоном царевича Алексея Алексеевича появился «дятка» — И. П. Пронский. И еще, с 11 (21) мая 1658 г. царь начинает чаще уединяться в селе Покровском, возвращаясь в Москву ненадолго, как правило, по делу или для участия в важном придворном церемониале. Вследствие чего 20 (30) июня случится форменный скандал. Торжественно встретив грузинского царя Теймураза Давыдовича, «того ж дни пошел государь в село Покровское».
Нетрудно заметить, Алексей Михайлович с 5 (15) мая с патриархом весьма недоброжелателен, и, если опала Г.А. Зюзина для святейшего владыки — мелкий мстительный укол, то внедрение в окружение престолонаследника царского соглядатая, превращение его через полторы недели в главного воспитателя царевича, удар по самолюбию Никона очень чувствительный. И бегство в Покровское при каждом удобном случае тоже говорит о многом. Увы, хрестоматийные описания падения деспотичного первосвятителя на праздник Пресвятой Богородицы святыя Ризы, то есть 10 (20) июля 1658 г., некорректны. Во-первых, потому, что от власти Никон самоустранился без малого за полтора года до этого, со дня прибытия в Москву из «иверского» путешествия по стране, после чего Алексей Михайлович поневоле замещал патриарха, ведя государственный корабль в фарватере, святейшим государем намеченном. И никто, даже царь, до февраля — марта 1658 г. не помешал бы главному «кормчему» вернуться на «капитанский мостик» российского судна. Но тот так и не захотел.
Во-вторых, опять же никто не препятствовал бы Никону взяться за «штурвал» и в марте — апреле 1658 г., если бы он, признав прошлые ошибки, поддержал намерения царя в шведском вопросе. Патриарх не поддержал и не разъяснил почему. Отстаивание им своей непогрешимости стало фатальным. Его больше не подпустили к государственному рулю.
В-третьих, кульминация политического кризиса пришлась на первые дни мая, а не июля 1658 г. Сравним еще раз весеннюю хронику. До 18 (28) апреля отношения царя и патриарха в целом нормальные. После 5 (15) мая возникает неприязнь, с романовской стороны точно. Какое ключевое событие свершилось между крайними датами? Соглашение с Бьелке о мирной конференции! Конечно, от Никона таили, зачем Алмаз Иванов и Ефим Юрьев чуть ли не ежедневно отлучались из Кремля на южные окраины города. Это весьма облегчалось тем, что с 20 (30) апреля Никон уединился в любимом Воскресенском, где гулял «по деревням разных помещиков» и, самое любопытное, готовился к речному путешествию по Москве-реке до Коломны. По-видимому, в устье Истры, недалеко от Звенигорода, старец Игнатий со дня приезда патриарха в «Новый Иерусалим» спешно оборудовал струги всем нужным для предстоящего вояжа.
Между тем в столице царь 27 апреля (7 мая) распорядился шведов «перевесть с того двора в Китай на князь Лвов двор Шляковского и ружье отдать и быть до отпуску не взаперти, на воле… Перевесть их в четверг апреля в 29 день и послать с конюшни под послов корету, а под королевских дворян и под лутчих людей их верховые лошади против их приезду. А в пятницу быть им у бояр в ответе». Кстати, на дворе князя Льва Александровича Шлякова в 1655—1656 гг. квартировали австрийцы А. Аллегретти. А пятница выпадала на 30 апреля (10 мая), когда Бьелке, Эссен, Крузенштерн с Н.И. Одоевским, П.В. Шереметевым, Д.П. Львовым и обоими посольскими дьяками официально зафиксировали достигнутые договоренности о перемирии и открытии мирного конгресса в окрестностях Нарвы.
Можно не сомневаться, Никон узнал о том не от государя, а от своих слуг, наблюдавших в четверг 29 апреля (9 мая) торжественную процессию переезда «свейского» посольства через Москва-реку. 30 апреля (10 мая) гонец прискакал в Воскресенское, и… приятное плавание в Коломну пришлось отменить. 1 (11) мая восемь стрельцов-плотников из приказа Василия Пушечникова, делавших «черваки», и дорогомиловских ямщиков, возивших глину «в струги на очаги», рассчитали. Скорее всего, в первый день мая патриарх и возвратился в Москву (увы, казначей в расходной книге эту дату не отметил). Правда, не стоит думать, что Алексей Михайлович скрытничал в намерении порвать с Никоном. Отнюдь. За десять апрельских дней в Воскресенское от государя «со здоровьем» приезжали дважды — стольники князь Федул Федорович Волконский и Федор Прокофьевич Соковнин. Почему не Головин, догадаться просто. Дабы не проболтался о царском секрете. За четыре визита 1657 г. Алексей Петрович привык и к доброму слову патриарха, и к регулярному презенту в пять рублей. Так что вполне мог согрешить излишней откровенностью.
Впрочем, миссии стольников не единственное подтверждение сохранения высочайшей благосклонности к Никону до мая 1658 г. Царь в послаблениях шведам ограничился необходимым минимумом, который требовался дипломатическим протоколом. Обеспечения дипломатов провизией они не касались. Здесь по-прежнему ориентировались на порядок, введенный Никоном с 16 (26) июня 1656 г. — половина от первоначальной нормы. Без одобрения святейшего владыки его корректировать, похоже, не планировали. Алексей Михайлович осуществил то, на что имел право и неделей раньше, только 5 (15) мая: увеличил шведским гостям «поденной корм и питье, и пряные зелья мая с 5-го числа против прежняго, но чем им довано с приезду их в прошлом во 164-м году». Значит, накануне случился некий форс-мажор, ускоривший принятие монархом решения в пику Никону.
Этим форс-мажором и был разговор двух «великих государей» о русско-шведских отношениях в период между 1 (11) и 5 (15) мая 1658 г. Определенно, возмущенный патриарх учинил выволочку венценосному «сопляку», затеявшему без совета с наставником пересмотр всей внешнеполитической линии России? А «сопляк» возьми да и дай суровому ментору отповедь в духе: «Хватит. Я в ваших советах больше не нуждаюсь!» Вот вам и ссора, вот и крах «собинной» дружбы, а заодно и демонтаж политического верховенства патриарха. И все, отныне московской державой единолично управлял и по собственному разумению искал выход из ловушки двух войн «великий государь» Алексей Михайлович.
К сожалению, Никон, не осознав сего, попытался пообщаться с монархом еще раз, чего тот более не желал, почему и зачастил в Покровское. Скрывался там от нечаянного столкновения где-либо с первосвятителем, того добивавшимся. Патриарх тоже покидал Москву. Во Владыкино или Красное — на сутки, в дорогое Воскресенское — на несколько дней. Книга расходов зарегистрировала три отлучки в село, где сооружался монастырь, — 10 (20), 25 мая (4 июня) и 11 (21) июня. Причем в третий раз патриарх прогостил там до 20 (30) июня. И, разумеется, стольники «со здоровьем» в «Новый Иерусалим» уже не являлись. Даже на освещение Спасо-Преображенской церкви в июне. В Москву Никон из третьей поездки вернулся в день встречи грузинского царя, и тем же вечером царь московский демонстративно укатил обратно в Покровское. Патриарху бы смириться и набраться терпения. Он же, увы, опрометчиво торопил роковую развязку, и она не замедлила произойти.
6 (16) июля Теймураза Давыдовича пригласили на высочайшую аудиенцию, ради которой Алексей Михайлович простился на время с укромным Покровским. Кто же знал, что Б.М. Хитрово, продираясь сквозь толпу, стукнет ненароком «по голове палкою без пощады» князя Дмитрия Мещерского, а услышав, кому пострадавший служит, врежет ему по лбу умышленно еще раз. Окольничий, отведя душу, не подумал, что снабдил Никона уважительным предлогом настаивать на свидании с монархом. Естественно, патриарх оплошностью Хитрово воспользовался и запросил у венценосца сатисфакции не без надежды на визит во дворец, куда его, кстати, на пир с грузинами не позвали. Алексей Михайлович, чувствуя, к чему клонит Никон, воспротивился тому, пообещав удовлетворить патриаршую обиду опосля, то есть по возвращении в Покровское. В результате государь «в той день со мною не виделся» — проговорился о сокровенном сам святейший в письме патриарху Иерусалимскому Дионисию в 1665 г.