Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

Писаренко Константин Анатольевич

Медленно, шаг за шагом, отряды окольничего Ивана Ивановича Лобанова-Ростовского изгоняли сторонников шляхтетского гетмана из смоленских городов. К лету заняли все, кроме Старого Быхова. Этот крепкий орешек на Днепре помимо храброго Нечая оберегал брат Выговского Самойла. Приковать к себе русских сумели на полгода. Но в ночь на 4 (14) декабря 1659 г. измученный блокадой гарнизон капитулировал, не выдержав штурма. И Нечай и Самойла Выговский попали в плен. Ну а гетман Выговский в 1659 г. попытался взять реванш, заручившись помощью крымского хана и польских наемников. 7 (17) февраля «прелестными писмами» принудил к сдаче Миргород, затем блокировал Зеньков. Под ним и застрял. Россия ответила выдвижением мощной двенадцатитысячной группировки князя А.Н. Трубецкого в дополнение к зимовавшему у Лохвиц войску Г.Г. Ромодановского и Ф.Ф. Куракина аналогичной численности. Объединенная армия 20 (30) апреля осадила Конотоп, ставку полковника Г. Гуляницкого.

Здесь и произошло генеральное сражение. Выговский не просто

кинулся на выручку своему представителю на Левобережье, а намеревался уничтожить русскую армию как боевую единицу. Однако положиться мог разве что на татар и поляков. Казаки шли в бой крайне неохотно. Оттого и конотопская битва, длившаяся несколько дней, с 28 июня (8 июля) по 10 (20) июля, превратилась в пиррову победу гетмана. Она вымотала татар и поляков — истинных избавителей Гуляницкого. Ханская кавалерия заманила и порубила в засаде авангард С.Р. Пожарского. Немецкие «рыцари» отбросили к Конотопу заслон Г.Г. Ромодановского. Сообща «иноземцы» четыре дня безуспешно прорывали русские шанцы близ городских стен и в конце концов заставили Трубецкого 2 (12) июля ретироваться к Путивлю. Затем дня четыре налетами тревожили ощетинившийся пушками и мушкетами русский обоз, медленно откатывавшийся на восток. Потери понесли невосполнимые. Так что финал трехнедельной осады Гадяча в июле-августе поляками, татарами и казаками вполне логичен: слухи о разбойных рейдах донского казачества на крымском побережье увели Мехмеда IV Гирея домой. Боеспособность обескровленных шляхтичей упала почти до 1гуля. Казаки воевали из-под палки. И нет ничего удивительного в том, что А.Н. Трубецкой, перейдя в контрнаступление 4 (14) сентября, с противником практически не сталкивался. Уже 24 августа (3 сентября) в русское подданство возвратился Переяславский полк Тимофея Цецюры, 1 (11) сентября — Нежинский Василия Золотаренко, 3 (13) сентября — Лубенский Якова Засадко. К 7 (17) сентября за Россию «проголосовали» все черкасские полки, в том числе и «заднепровские». Так что 27 сентября (7 октября) 1659 г. Трубецкой занял Переяславль без боя, под звон колоколов. Там 17 (27) октября гетманскую булаву от отрекшегося Выговского унаследовал избранный на казацкой раде Юрий Хмельницкий. Лояльность «черкасе» простиралась до того, что размещение русских гарнизонов в Нежине, Чернигове, Брацлаве и Умани помимо Киева никто не опротестовал.

Стоит, правда, обратить внимание на время успешного окончания украинской кампании. В августе, когда Никон беседовал с царем, все выглядело не столь благостно. Украина, на счастье Неронова, казалось, простилась с Россией всерьез и надолго. А раз так, то обрядовая реформа выглядела ненужной и напрасной. Ничто не мешало избрать нового патриарха из среды ревнителей старины. К тому же под Конотопом погибло много молодежи из родовитых боярских фамилий (249 человек). Горе заметно поубавило оптимизма среди высшей аристократии и повысило «рейтинг» партии мира, сиречь, Неронова. Партизанская анархия в Литве, хрупкое перемирие со шведами, отвоевание поляками в марте первой крупной крепости — Гродно, лишь подливали масла в огонь праведного гнева «боголюбцев». И в такой момент Никон поступил не лучшим образом, предпочтя помощи государю и государству «каникулы» в отдаленных монастырях — Иверском до рождественских праздников и в Крестном (Кийском) до новогодних, то есть до сентября 1660 г. О чем, разумеется, потом пожалел. И неспроста в 1665 г. в письме патриарху Константинопольскому Дионисию факт встречи с монархом в августе 1659 г. будет им скрыт, а отъезд на Валдай, затем на Онегу оправдан августейшим предписанием поселиться в Калязинском монастыре во избежание «больших смятений». Хозяина «подвел» Шушерин, изложив в «житии» патриарха события тех дней беспристрастно. Ведь он не подозревал о всех политических хитросплетениях того лета, в очередной раз судьбоносного для московской державы ^{64} .

По-видимому, рядом с Алексеем Михайловичем в ту критическую минуту остался единственный государственный муж, твердо веривший, как и царь, в правоту начатого Никоном дела и необходимость довести его до конца. Федор Михайлович Ртищев. Но ему еще аукнется опрометчивая солидарность с другом юности.

* * *

Увы, Неронов в течение 1659 г. в действиях Никона обстоятельств, позволявших сместить строптивого первосвятителя с престола, так и не обнаружил. Зато чуть ли не вся Москва — и светская, и духовная — желала этого. Общественное настроение — фактор весомый. В угоду народному мнению возникшее препятствие преодолели известным способом — лжесвидетельством. Очевидцам ухода Никона из Успенского собора надлежало заявить, что тот поклялся «впредь не быть патриархом». Обещание нарушить нельзя, значит, можно и нужно переизбирать.

Кстати, не в ту ли пору, как отбракованный вариант дискредитации Никона, родилась легенда о поражении Новгородского митрополита на выборах 1652 г.? Мол, сам Бог забаллотировал нечестивца, ибо жребий, не в переносном, а в прямом смысле, пал на некого иеромонаха Спасо-Юнгинского монастыря Антония. И наперснику царя сильно повезло, что скромный инок не захотел нести бремя духовной власти. Кто такой Антоний? Да священник из предместий морозовского села Лысково, наставник Неронова и Павла Коломенского.

Естественно, заготовка не пригодилась. Слишком мало лет миновало со дня патриаршего избрания, и публика помнила, что жеребьевка тогда не проводилась. А вот в XIX веке истина подзабылась, и архимандрит Ново-Иерусалимской обители Аполлос (А.М. Алексеевский) в какой-то из старообрядческих рукописей вычитал сию сенсацию и использовал в своем биографическом очерке о Никоне. И прославился Антоний, в миру Ананий, в отечественной историографии как счастливый соперник самого царского «собинного друга», которому благородно и уступил место. Позднее историки разобрались в ошибке. Однако и по сей день нет-нет да и всплывет в каком-нибудь научном труде утверждение о самоотверженности нижегородского учителя Ивана Неронова.

К Рождеству 1659 г. чернец Григорий заручился согласием митрополита Крутицкого Питирима свидетельствовать, как надо, о происшествии 10 (20) июля 1658 г., после чего о том поставили в известность главу династии Романовых. Проигнорировать откровение блюстителя патриаршего престола монарх не мог, и в январе 1660 г. идея созыва священного собора удостоилась, наконец, высочайшего одобрения. А пока архиереи, архимандриты, игумены и протопопы съезжались в столицу, к «студеному морю» помчались с предупреждением об опасности два курьера. Первого 15 (25) января послал боярин Н.А. Зюзин, второго немного позднее — царь. Государев нарочный — стольник М.С. Пушкин — прискакал в Кийский монастырь 24 февраля (5 марта) 1660 г.

Никите Алексеевичу Никон ответил, что «мы рады о покое своем и ни малы печалны есми». Матвея Степановича напутствовал иначе: «Патриарха поставить без нево, он не благословляет!.. Потому, что де он, патриарх, сам жив и благодать Святого Духа с ним. Оставил де он престол, а архиерейства не оставливал… Будет де великий государь изволит ему, патриарху, быть в Москве, и по ево… указу он… новоизбранново патриарха поставит и… пойдет в монастырь!» 6 (16) марта в столице уведомились, на каких условиях Никон согласен отойти в сторону, и… отмахнулись от них. Общественность, в том числе духовная, мечтала о ниспровержении Никона. Посему присутствие или отсутствие в Москве главного героя никого не волновало, как и то, зарекался Никон возвращаться или нет. «Карфаген» собирались «разрушить» по-любому. Но, конечно, предпочтение отдали бы вердикту с безукоризненным обоснованием.

И все бы хорошо, если бы накануне совещания в игру не вмешался кто-то, кого Неронов не учел в своих расчетах. Этот кто-то обладал большим политическим влиянием. Оно уравновесило авторитет «боголюбцев», и в итоге свидетели демарша Никона в Успенском соборе почти не боялись говорить правду. Первым 13 (23) февраля допросили архимандрита Ново-Спасского монастыря Иосифа. Тема клятвы даже не поднималась. 14 (24) февраля нашумевшее событие вспоминали девять человек — архимандрит, три игумена, три протопопа, соборный ключарь и митрополит Сербский Михаил. Никто не обмолвился о патриаршем зароке.

Дата допроса Питирима точно не известна. Скорее всего, 15 (25) февраля. Коли так, то оппонент Неронова перехитрил соперника, ибо митрополит Крутицкий первым добавил к общепризнанному восклицанию («отселе вам не буду пастырь») присловье: «Аще де и помышлю быти патриарх, и я де анафема буду!» Повторил за ним, причем неуверенно, «глухо», только один — архиепископ Тверской Иоасаф. Следовательно, с собеседованиями в предыдущие два дня поспешили умышленно, упреждая исповедь Питирима. Нероновцы спохватились слишком поздно и, предчувствуя неминуемое фиаско, обзавелись запасным вариантом.

Обратились за содействием к князю А.Н. Трубецкому и думному дьяку Л.Д. Лопухину. Они в Успенском соборе в ключевой момент не были. Зато конфиденциально общались с Никоном в Воскресенском монастыре вечером 12 (22) июля. Вот тогда он якобы обоим и заявил: «Впредь де… в патриархах быть не хочет. А толко де я похочу быть патриархом, проклят буду и анафема!» «Сказку» эту сановники продиктовали 15 (25) февраля.

Спустя сутки, 16 (26) февраля, собор торжественно открылся. Алексей Михайлович лично призвал участников судить по справедливости. В рутину выслушивания и сопоставления «писменных скасок», внесеных боярином П.М. Салтыковым, высший синклит погрузился на другой день. Ох, как же большинству хотелось уличить Никона в вольной или невольной опрометчивости. К «барьеру» пригласили всех опрошенных архиереев и иереев за разъяснениями. Без особого эффекта. 19 (29) февраля собственную версию и опять не в унисон с питиримской сообщил архимандрит Богоявленского монастыря Киприан. Наконец, в течение 20—22 февраля (1—3 марта) к дознанию привлекли весь клир Успенского собора и патриарших служителей, до полусотни человек. И никто о «клятвенных словесах» не заикнулся, кроме священника Федора Терентьева. В общем, интрига с «анафемой» провалилась, с чем высшее российское духовенство и смирилось. Однако это не предотвратило провозглашение собором 27 февраля (8 марта) 1660 г. патриаршего престола вакантным по причине превышения Никоном срока дозволенной с него отлучки «без б-гословны вины» — шести месяцев. Как легко догадаться, соборное постановление оспорить мог и Никон, и таинственный поклонник опального владыки, доказав либо наличие в никоновом «отшедствии» с московской кафедры «богословны вины», либо ошибку в интерпретации нормы, заимстовованной из распоряжений Вселенских соборов. Вторая особа именно так и сделала.