Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
Шрифт:
Между тем в течение зимы арестовали и доставили в Москву всех видных соратников лидера «боголюбцев». В Хлынове (Вятке) у «секретаря» организации — игумена московского Златоустовского монастыря Феоктиста — изъяли богатый «партийный» архив, который, конечно же, приобщили к делу, благодаря чему тот сохранился и в XIX веке попал в поле зрения историка Н.И. Субботина. Местный архиерей — епископ Александр, заподозренный в сочувствии старообрядцам, пережил четыре тревожных месяца, готовясь к самому худшему — лишению сана. Однако все обошлось. Алексей Михайлович удовлетворился публичным актом отрицания Александра Вятского от благочестивой ереси.
Священный собор, призванный развенчать авторитет «боголюбцсв», открылся в феврале 1666 г. (точная дата неизвестна). На нем присутствовали пять митрополитов (Питирим
29 апреля (9 мая) в Столовой палате царского дворца государь, предваряя главное событие, произнес речь «о утолении мятежа церковного» и зачитал всем «богодухновенную книгу, Хризовул именованную», посвященную «символу православия». Так он напутствовал высшее духовенство на нелегкий труд переубеждения отступников. Два месяца иерархи разбирались с каждым «ревнителем» в отдельности. Епископ Александр Вятский, протопоп Аввакум, суздальский поп Никита Добрынин, дьякон Благовещенского собора Федор, старец Ефрем Потемкин, иеромонах Сергий Салтыков, некогда поп в Романове-Борисоглебске Лазарь, патриарший подьяк Федор Трофимов, поп Богородицкой церкви в селе Лысково Аврамий, чернец Антоний, в прошлом архимандрит Спасского монастыря в Муроме и, наконец, иеромонах Григорий Неронов с игуменом Феоктистом. Замыкал цепочку старец соловецкий Герасим Фирсов.
Судя по протоколам, «аудиенции» в Крестовой палате патриаршего дворца не удостоились три старца — Савватий Башмаков, Серапион, ранее смоленский протопоп, и Герман из-под Симбирска. Похоже, ими высокая комиссия не очень интересовалась. К тому же все трое раскаялись, как и большинство из вышеперечисленных (кто сразу на соборе, а кто после не длительных раздумий в монастырских кельях, как Никита Добрынин). Заупрямились четверо — Аввакум, Лазарь и оба Федора. Всех раскаявшихся ожидала епитимья в какой-либо из обителей. Салтыкова — в Бизюковой, Феоктиста — в Покровской, отстроенной Ванифатьевым, Антония — в Кирилло-Белозерской, Герасима Фирсова — в Волоколамской Иосифовой.
Туда же вернулся и Григорий Неронов, отрекшийся от прежних взглядов и устно, и письменно 1 (11) июля 1666 г. Многие считали, что предводитель смалодушничал. Неверно. В отличие от непримиримого квартета, поднаторевший в политике монах еще в 1662 г. понял, что напрасно не послушался в 1655 г. отца Стефана. Ванифатьев оказался мудрее, признав поражение сразу. Неронов спорил с ним почти десять лет, не брезговал ничем во имя победы, но все равно проиграл. И когда Алексей Михайлович в 1665 г. подверг его превентивной опале, он не сопротивлялся, о побеге и возобновлении борьбы явно не думал. Идеалам, разумеется, не изменил, однако навязывать их другим отныне не имел желания. Да и возраст напоминал о себе (семьдесят пять лет!). Теперь порядок в монастыре, в который попал весной 1666 г., чернеца Григория волновал больше, чем будущее «боголюбцев» или исконность православных обрядов. Потому и в Великую субботу 1666 г. мог прикрикнуть в церкви на монахов, мешавших суетной болтовней архимандриту читать вслух Деяния апостолов, обозвать нечестивцев бесами.
С 31 августа (11 сентября) 1666 г. Неронов во исполнение соборного вердикта состоял «подначальным» старцем, то есть без права участвовать в службе, покидать монастырь и, вообще, быть без присмотра. Вытерпев полгода сего режима, он обратился к Алексею Михайловичу и вселенским патриархам Паисию Александрийскому и Макарию Антиохийскому, приехавшим в Москву, с мольбой о милосердии, признаваясь, что «доселе держах прежния псчатныя книги, Служебники
Знаменательная встреча произошла 25 сентября (5 октября) 1668 г. в Троице-Сергиевой лавре перед литургией. Неронов поднес царю некое письмо. Тот прочел и амнистировал чернеца. О чем исповедался на бумаге государю старец Григорий, тайна, о которой оба предпочли умолчать. В «житии» Неронова царская милость объясняется тем, что монарх не ведал о злоключениях легендарного инока. Ну а мы можем лишь гадать о том, какое откровение побудило Алексея Михайловича поверить в то, что Неронов действительно раскаялся и более не намерен смущать умы россиян. Не подоплеки ли Медного бунта оно касалось?
Романов-старший тут же познакомил Неронова с сыном, царевичем Алексеем, пригласил по окончании литургии к себе, допустил к царице. Затем велел отправиться в Москву. Там по возвращении монарх огласил сенсацию — назначил Григория архимандритом монастыря, в коем чернец еще вчера сидел в заточении. И «пасе же обитель ту едино лето и три месяца». В конце декабря 1669 г. новый настоятель серьезно захворал, лета и ослабленное мытарствами здоровье с болезнью не справились. 2(12) января 1670 г. Иван Неронов умер, умер подобно Стефану Ванифатьеву, сумев пусть и с великим опозданием признать собственные ошибки {68} .
12 (22) февраля 1662 г. в Москве объявился очередной палестинский гость — митрополит Газы Паисий Лигарид. Ученый грек предложил Алексею Михайловичу свои услуги в урегулировании проблемы Никона. Царь позволил ему попробовать. И что вы думаете? Царедворец в священной рясе тут же попал впросак. Всеобщая неприязнь к патриарху сбила с толку приезжего эллина, энергично одобрившего вариант скорейшего избрания нового владыки. Даже вопросник из тридцати пунктов, врученный ему С.Л. Стрешневым от имени государя, не остудил пыл льстеца, так и не сообразившего, что, видимо, монарх не вполне доволен позицией грека, если о том же, хотя и в другой форме, спрашивает во второй раз.
Лигарид заполнил анкету и 15 (25) августа 1662 г., то есть после Медного бунта, вернул се во дворец. Совета, как, не отвергая идею о выборах патриарха, выборы не проводить, царь в ней не обнаружил. Судя по всему, Алексей Михайлович распутал головоломку сам, вспомнив о словах архимандрита Игнатия Иевлсвича, а шустрый митрополит Газский, сочиняя постфактум летопись о суде над Никоном, для поддержания собственного реноме приписал чужие мысли себе. Вот все сейчас и считают, что от Лигарида Алексей Михайлович услышал имя земляка — Мелетия из Хиоса и восклицание: 4Отправь грамоты к четырем вселенским патриархам!» Между тем, когда русский царь 26 декабря 1662 (5 января 1663) г. распорядился о приглашении в Москву восточных иерархов, Паисий имел иную заботу: редактирование соборного деяния 1660 г. Оно завершилось 29 декабря (8 января). В патриаршей Крестовой палате греческий митрополит доложил архиепископу Иллариону Рязанскому и боярину П.М. Салтыкову о погрешностях, им замеченных. Да и зачем активному стороннику низложения Воскресенского отшельника обращать высочайшее внимание на Царьград (резиденцию главного константинопольского патриарха), если 21 (31) декабря 1662 г. Алексей Михайлович вдруг повелел высшему российскому духовенству съехаться по весне в столицу, чтобы «в мае или в июне» на соборе судить «вины» Никона. Что касается Мелетия-хиосца, то сей гречанин в Москву приехал курьером «с листом от цареградского патриарха» 28 ноября (8 декабря) 1655 г. и осел при русском дворе «греческого пения мастером» не без августейшего вмешательства. Государь «песнопевца» знал лично и в рекомендации Лигарида не нуждался. Скорее, наоборот, благосклонность Алексея Михайловича к митрополиту Газскому сформировалась под влиянием Мелетия Грека.