Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

Писаренко Константин Анатольевич

Что касается факта, породившего миф о произволе Морозова с жалованьем чиновников и стрельцов, то подразумевается, конечно же, роспись окладов стрелецких, пушкарских, казачьих и подьяческих чинов Новгородской чети 1647—1648 гг., которая испещрена резолюциями неизвестной руки, направо и налево лишающая «служивых людей» частично либо вовсе денежного и «хлебного» жалованья. Правда, если повнимательнее присмотреться к распоряжениям, то нельзя не заметить в ремарках несколько примечательных оговорок: «как и в иных городах дают» (дважды); «и нигде не дают»; «как и иным»; «а хлеба нигде не дают»; «не давать, потому что нигде не дают». По ним угадывается предлог снижения расходных статей — борьба с привилегиями, то есть жалованье «новгородцев» уравнивали с общими ставками по всей России, где рядовой стрелец получал три рубля, десятник — три рубля с четвертью, а пятидесятник — три рубля с полтиной, и т.д., а что-либо похожее на «северные» надбавки отсутствовало. Важно подчеркнуть, неумолимый судья — Н.И. Чистой или сам Морозов — не трогал шести-, пяти- и четырехрублевые оклады «старых стрельцов», «которым за службы прибавлено». Наоборот, наказывал платить сполна и пожизненно. Подвергли смету внезапной ревизии после «Семеня дни 156 году» или 1 (11) сентября 1647 г. (Новый год, праздник Симеона Столпника) и до 24 января (3 февраля) 1648 г., когда новые положения упомянуты, как действующие, в «выписке», рассмотренной Боярской думой. Приблизительно, в ноябре — декабре 1647 г., в пору понимания Морозовым, что в запасе у него — считаные месяцы. Отчего Борис Иванович и использовал любую возможность пополнения военной казны.

Тем не менее, как видим, несмотря на переживаемый цейтнот, первый министр пытался соблюсти хотя бы подобие законности при выжимании денег из подданных царя. А способов было немало. В 1646 г. возобновили борьбу с закладничеством. По стране разъехались комиссары в поисках новых старых налогоплательщиков. Разоблачив в «прихожем человеке», продавшемся монастырю, боярину или подьячему, бывшего горожанина, тут же приписывали «половника» и «захребетника» в местный посад или «в пашенные и в оброчные крестьяне» государевой слободы и снабжали подъемными, дабы тот быстрее переключился на приумножение капитала государственного. Искали кабальные души везде, в Сибири, за полярным кругом, даже на Соловках. В монастырь 4 (14) сентября 1647 г. нагрянул отряд дворянина Василия Золотарева и за три недели всех «наемных и обетных людей трудников», как молодых, так и пожилых, зачислил в «государевы сошлые крестьяне» и выставил монахам счет «оброчных денег за прошлые многие годы». Те отослали жалобу Алексею Михайловичу (Морозову), который 24 октября (3 ноября) велел Золотареву забрать крестьян, проживших на острове не более пятнадцати лет, а прочих оставить в покое. Деньги же заплатить игумена обязали только за тех «возвращенцев», кто не обретался при обители в стрелецкой службе ^{24} .

Описанный выше метод (крепко напугав жертву, попросить у нее половину от первоначального) окажется единственным высокоэффективным, почему к исходу 1647 г. станет главным источником финансирования войны. Конечно, Морозов испробовал и другие — косвенное налогообложение, увеличение пошлины на импорт, госмонополию на табак. Но, увы. Знаменитый соляной налог, введенный 7 (17) февраля 1646 г., надежд не оправдал. Удорожание каждого пуда соли на «две гривны» (двадцать копеек) с отменой мелких соляных «поборов» да «проезжих мыт» и обещанием упразднения стрелецкого и ямского налога, «как та соляная пошлина в нашу казну сполна сберется», привели к сокращению потребления продукта, превратившегося в очень уж ценный. Тенденцию позитивную нейтрализовала негативная, казна прибытка не почувствовала, и 10 (20) декабря 1647 г. реформу «отставили», разъяснив, что из-за краха благой затеи деньги стрелецкие и ямские за два экспериментальных года населению придется все-таки доплатить.

Та же история повторилась и с покушением на кошелек иностранцев. Пошлины повысили с полутора до десяти процентов, уравняв с прейскурантом для русских купцов, правда, сняв запрет на разгрузку и погрузку в русских гаванях и портах, прежде всего Архангельском. Торговые обороты, однако, тут же понизились: коммерсанты начали придерживать товар в уповании на дипломатическое заступничество родных держав. Пока послы ехали, пока обменивались с думными дьяками и боярами мнениями и нотами, драгоценные для Морозова дни и месяцы истекали. Так что и с этой стороны царские закрома солидной подпитки не увидели. О табачной монополии, провозглашенной в марте 1646 г., и вспоминать нечего. Товар, естественно, раскупался, только крайне медленно, и ощутимой помощи государственным финансам табачная выручка тоже не оказала. А в декабре 1648 г. на нее вообще наложили табу, как и на сам табак, распространение и курение которого в одночасье запретили.

Поражение по всем направлениям, кроме разбойного, не оставило выбора наперснику царя, и он попытал счастья… Одними из первых с игрой в злого и доброго следователя столкнулись жители Великого Устюга. Осенью 1646 г. к ним примчались из Москвы два конюха — задворный Иван Чюркин и стряпчий Иван Сухоносов — и ошарашили горожан пренеприятнейшим известием: отныне пошлины за покупку и обмен коней «на конских площадках» должны собирать не сами устюжане, а они. И началось: «Которую де лошадь… явят им в продаже или в мене в рубль или в два или болши, и те де конюхи те их лошади ценят немерною самою болшою ценою, рублсв в пять и в десять, и болши, и по той своей оценке велят на правеже бить на смерть и вымучивают многие лишние пошлины… Которые де крестьяне промеж собою друг у друга возмет лошади, не на великое время, лесу или дров или сена или хлеба на торг вывезти, или пашню роспахать, и те де конюхи тем людем чинят убытки, будто они те лошади продали и променяли, и емлют с них промыту с человека по два рубли по четыре алтына по полуторе денге…» (алтын — три копейки; денга — полкопейки). Народ, думая о корыстолюбцах на государевой службе, забил челом Алексею Михайловичу, моля «конюхов свесть, а ту пошлину, что они, конюхи, сбирали, положити на них», горожанах. Разумеется, государь-батюшка удовлетворил мольбу устюжан. Грамотой от 2 (12) мая 1647 г. прежний порядок восстановили, конюхов отозвали назад. Правда, теперь посаду и уездному крестьянству пришлось отослать в Москву не ту сумму, какая обычно и стихийно складывалась за год (от пятидесяти до девяноста рублей), а обозначенную в столичной разнарядке — сто двадцать рублей за 7155 год и сто двадцать рублей за год 7156 (с сентября 1646 г. по август 1648 г.). Впрочем, девяносто рублей из двухсот сорока вычли на счет ретивого дуэта.

Подобные комбинации в разной степени затронули всю страну, хотя больше всего досталось, конечно же, Москве. Кампания по форсированному выколачиванию денег из столицы стартовала 15 (25) августа 1647 г. с приходом в Земский приказ нового шефа, беспринципного Леонтия Степановича Плещеева. Морозов знал, какому субъекту вверял Москву, да смирился с неизбежным. И вот закрутился конвейер: поимка с поличным, привод в Земский приказ, исчезновение истца и долгое сидение «приводного человека» под караулом, пока несчастный узник не поймет, что домой без выкупа не вернется. А «поличное» обыкновенно жертве либо давали подержать, либо продавали, а нередко и просто клеветали на прохожего. Случались промахи, когда арестант попадался из «молодчих» или «бедных». За полгода безгрошовый контингент занял едва ли не полтюрьмы, и тогда Морозов сделал красивый жест. 23 февраля (4 марта) 1648 г. Боярская дума распорядилась: «Кто приведчи с поличным, а о указе бить челом не учнет неделю, и тем отказывать». Теперь Плещеев располагал семью днями, чтобы раскусить, кого подцепил на крючок, после чего «мелкую рыбешку» отпускал на волю, а к «крупной» вызывал истца, оформлял «битье челом», и лишь потом тот испарялся уже навсегда… ^{25}

По-видимому, к весне 1648 г. «плещеевщина» в целом по стране главной цели достигла: обеспечила Россию средствами для успешной и, коли понадобится, длительной войны с Речью Посполитой. Однако мы вправе спросить: почему наставник царя не предложил народу открыто жертвовать кто чем может в фонд освобождения Смоленска? Ведь большинство тоже мечтало о реванше и, без сомнения, внесло бы посильный вклад в будущую победу. К сожалению, публично афишировать свои планы Борис Иванович как раз и не мог, если не хотел компенсировать чиновничий произвол длинным списком павших на полях сражений.

* * *

Что лучше, воевать со всей многонациональной Польшей, как в Смуту, или только с ее частью, пусть даже и большей? Естественно, второе. Вот Морозов и постарался избежать наихудшего варианта, досконально изучив ситуацию в республике трех религий — католицизма, протестантизма и православия. Речь Посполитая, избрав доминантой первую, ужившись со второй, третью — православие — на дух не переносила и с конца XVI века вела фанатичную борьбу на уничтожение. Посредством униатства она почти очистила от православия сановное шляхетство и высшее духовенство, однако на том успехи и закончились. Наступление забуксовало из-за православных братств, вокруг которых поспешили сплотиться низшие сословия — от провинциального дворянства и казачества до мещан и крестьянства. Руку помощи им протянули Москва и греческие патриархи. Потерпев неудачу в битве идей, католическое большинство применило к иноверцам административный ресурс: угрозами, репрессиями, отчуждением собственности вынуждало прихожан отрекаться от православия в пользу униатства. Таким манером к середине XVII века Варшава сумела подорвать влияние греческого вероисповедания в Литве (Белоруссии) и на Западе Украины. Центр и Восток Малороссии устоял, ибо ретивость католических миссионеров охлаждала Запорожская Сечь, вооруженное православное воинство.

Короткий период мирной передышки и ослабления гонений, выпавший на годы походов польского короля Сигизмунда III на восток за шапкой Мономаха, завершился в 1619 г. с утратой иллюзий на воцарение в Кремле. Пресекся и возникший было союз поляков с запорожцами, действовавшими на флангах армии принца Владислава, штурмовавшей осенью 1618 г. Москву. Осознав, что являлся не партнером, а всего лишь попутчиком Сигизмунда, гетман Петр Канашевич, по прозвищу Сагайдачный, зимой 1620 г. отправил послов к русскому царю возобновлять контакты, прерванные службой королевской власти. Москва раскаявшегося простила, опять став надежным тылом для запорожских казаков, мешавших униатскому натиску на Правобережную и Левобережную Украину.

Тем не менее, пока украинцы окончательно не разочаровались в здравомыслии польской шляхты и ее способности к компромиссу, они отчаянно старались отстоять свое право на веру в рамках польской государственности. И в 1620 г. при поддержке России, греческих иерархов и запорожцев вроде бы добились разрешения монарха, правда, «изустного» на возрождение православной, Киевской митрополии с одним архиепископством (Полоцким) и пятью епископствами (Пинским, Володимерским, Луцким, Перемышльским, Холмским). Патриарх Иерусалимский Феофан 9(19) октября возвел Иова Борецкого в митрополиты, затем Мелетия Смотрицкого по просьбе жителей Вильно — в архиепископы. Не прошло и года, как король нарушил августейшее слово. 22 января (1 февраля) 1621-го Сигизмунд, назвав Феофана «каким-то обманщиком, будто бы патриархом иерусалимским», упразднил православный епископат, посуля непокорным участь шпионов и изменников. Ослабленная Белоруссия и Литва пережили очередную волну расправ, а вооруженная Украина королевский универсал проигнорировала, еще раз продемонстрировав, что поляки понимают и уважают единственно силу.