Тайны седого Урала
Шрифт:
— Вот что, — Аникий произнес, строго и четко выговаривая слова, но так, чтобы слышал их только приказчик. — Ты мне сказал — и забудь. И татарин твой чтоб забыл. А если не забудет, то твое дело — чтоб о том более никто не узнал. Все понял ли?!
— Понял, батюшка!
— Теперь вот что. Скоро Яков в Москву поедет. Там он будет высматривать нужных нам людишек. Поедешь с ним. Поищешь рудовщика толкового… И вот еще. Я сейчас с Григорием собрался до обеда поглядеть на место, что он приметил. Говорит, добрая соль там будет. Посмотрю, может, и впрямь там трубу заложить можно. Потом поеду на пристань — гляну,
— Да, батюшка…
— Вот и ладно. Однако заговорился я с тобой, гонец-то воеводин, поди, уж и заждался меня.
Гонец действительно заждался. Когда в горницу стремительно вошел Строганов, он мирно спал, развалясь на пристенной лавке, и даже слегка всхрапывал. Но от стука распахнутой и затворяемой двери проснулся и мигом вскочил и выпалил:
— Воевода Лачинов велел сказать: обедать у тебя будет!..
— И всего-то?..
Гонец несколько помешкал, а потом негромко добавил:
— К нему от царя гонец приехал с грамотой. Вот он как прочел грамоту-то, тотчас и велел мне седлать и гнать сюда.
— Добро. — Аникий достал из огромного буфета, стоявшего у стены, пузатый лафитничек с заморским вином, налил взятый там же серебряный кубок. — Вот, выпей с дороги, притомился, поди. А кубок себе оставь — от меня на память.
И тут же хлопнул в ладоши.
В дверях возник дворовый.
— Проводи гонца отдохнуть. После кликни сюда хозяйку. — И уже вдогон уходящему слуге: — Да скажи Григорию, чтобы был готов. Сейчас поедем.
Почти тотчас в комнату вошла, придерживая оборки опашника, Софья, супруга Аникия. Он подошел, ласково огладил ее плечо.
— Воевода, Софьюшка, к нам на обед жалует. Скажи дочери, чтобы за поваром проследила, ну да она знает как. А стол накроешь в большой ослюдяной горнице, где клетка проволочная попугайска. Да поставь поболе ковшей серебряных. И часы немецкого дела туда же принеси. И сама приодень, что покраше.
— Хорошо, Аникий Федорович.
Софья, вторая Аникиева жена, хозяйкой здесь стала, когда Строганову было уже под пятьдесят годков. Так и не привыкла звать его по-другому — только полностью по имени-отчеству.
— Ну а я с Григорьем поеду, пора уж.
У крыльца столпилась кучка всадников. Григорий — средний сын Аникия Федоровича — был уже в седле. Возле него пятеро казаков. Один конюх держал в поводу лошадь для хозяина, другой стоял у ее стремени и, когда Строганов подошел, привычно помог ему взгромоздиться в седло. Казаки оправили луки, сабли, колчаны. У двоих были приторочены небольшие заморские пищали.
— Далеко ли ехать, Гриша?
— Нет, версты полторы всего.
— Ну что ж, тронем, благословясь.
Аникий Федорович хорошо помнил, как на него — еще совсем несмышленыша, осьмнадцать лет едва сравнялось, суровый отец, не слушая ничьих предостережений, не колеблясь, возложил всю тяжесть ведения строгановского хозяйства в Соли-Вычегодской, очень скоро ставшего огромным, многосложным. Аникий помнил, как он поначалу совсем по-щенячьи барахтался в заливавшем его мире хлопот, как отец его жестко жучил за ошибки и в то же время постоянно поучал — не чинясь, ко всякому мастеру приглядываться, уметь уловить его умение. И перенимать лучшее. «Будешь чваниться — и сам дураком помрешь, и хозяйство в распыл уйдет», — сколько раз говаривал отец.
В той же науке сызмала держал Аника и своих сыновей. Вот Григорий — ладный соледобытчик будет. Умеет и место приискать, и трубу заложить. Но лишний раз его проверить — и делу польза, и самому сыну подмога.
Григорий тем временем принялся увлеченно рассказывать, как вышел он на знатное место.
— Надысь ездил я глухарей стрелять. Выехал на большую поляну. Вдруг лошадь моя морду вниз потянула да землю — хвать! Ну, я и оглянулся. Место низкое, болотное, почти вовсе безлесное. Я дале гляжу — а копыт-то, копыт вокруг наслежено и землица как пожевана. Я соскочил, хвать клок — и впрямь солона землица-то оказалась. Огляделся — вижу ключик небольшой. Вода-то сбегает, а по бережкам — соль белеется. Ну я и порешил: может, стоит заложить здесь трубу. Мастера с инструментом да ярыжками я еще намедни туда послал. Коли благословишь, завтра молебен отслужим и буровить там начнем. А дорогу туда пробить…
Григорий, вздрогнув, оборвал рассказ. Спокойный шум деревьев и звонкий пересвист птиц вдруг перерезал пронзительный клекотный свист. Мгновенно строгановская кавалькада оказалась окруженной десятком злобно орущих, дико визжащих людей, вооруженных кто длинным ножом, кто кистенем, кто рогатиной. Охнул казак, промедливший достать саблю — перешибленная дубиной правая рука его бессильно вытянулась вдоль тела. Зато другие не растерялись. Почти враз блеснувшие клинки стали разить во что ни попадя — руку, лицо, затянутое в шкуру тело. Григорий рванул из седельного мешка маленький заморский фузей, где у него всегда уже была вбита пуля и порох закреплен на полке. Вмиг выбил огонь — и грохнул выстрелом.
Заверещав, нападавшие так же мгновенно, как появились, отхлынули в окружавшие всадников кустарники. Под ногами разгоряченных схваткой лошадей остались два неподвижных тела, да третий, по виду татарин, зажав рассеченное плечо, стоял невдалеке, пытаясь унять обильную струю крови, хлещущую из рассеченной вены.
Еще не отошедший от запала стычки казак, шумно матерясь, занес над ним саблю.
— Уймись! — резко выкрикнул Аникий.
Казак повертел саблей, как бы раздумывая, затем нехотя вбросил ее в ножны.
— Обиходьте их, — снова скомандовал Строганов.
Казака с перешибленной рукой окружили товарищи. Оказалось — кость не перебита. Татарину же туго перемотали руку, потом, когда кровь перестала течь, примотали уже обе руки накрепко к тулову и, накинув аркан, привязали к лошади одного из казаков.
Вся схватка заняла считаные минуты.
Подобные стычки были в общем-то обыденным случаем для Строганова. На обширнейшие земли, пожалованные ему царем, никак не приходил покой. На русские городки, на села, построенные строгановскими поселенцами, то и дело наскакивали или не смирившиеся с русским приходом ватаги татарских и пермяцких князьков, или бродячие шайки, которых развелось по русским украйнам в пору бесконечных Ивановых войн великое множество. Страдали от них и большие караваны, снаряжаемые Строгановым и в Казань, и в Устюг, и в Москву, а уж нападения на небольшие группы путников были чуть ли не каждодневными.