Тайны Темплтона

Грофф Лорен

На душе у меня отлегло, я немного развеселилась, но когда положила трубку, почувствовала себя выжатой как лимон. Спустившись к ужину, я проглотила свою порцию фаршированных помидоров еще до того, как мать успела закончить молитву, а стакан молока забрала наверх — не терпелось побыть в одиночестве. Я приехала домой, чтобы снова побыть ребенком. Я чувствовала себя больной, несчастной, уставшей, не знала, что выбрать — аборт или незапланированное материнство, и моя мать позволяла мне вести себя как ребенок. Я, правда, вела себя как подросток, в котором бурлят гормоны и обида на весь белый свет… И хоть я злилась на мать, какая-то крохотная частица меня чувствовала благодарность к ней и несказанное облегчение.

Глава 11

ХЕТТИ ЭВЕРЕЛЛ

Чаще всего, глядя на

мужчину, я сразу вижу, могу ли я им управлять. Чаще всего могу — даже таким мужчиной, по чьему виду не скажешь, что им может крутить женщина. Именно это я сразу же узрела в Дьюке. Это было в Филадельфии. В тот день он покупал на вонючем невольничьем базаре рабов для строительства Темплтона. Большого молчаливого Минго, умеющего построить все, что угодно. Кулачка, мальчишку-индейца, взятого Дьюком в писцы. Дьюк-то наш в грамоте не больно силен, а Кулачок, тот пишет как ангелы на небе.

Вот Дьюк пошел уже к выходу, и эти двое за ним. А я смотрю на него и млею — так он хорош собой. Волосы рыжие, даже под пудрой видно. Высокий, здоровущий как бык. Одежа добротная, вся темная, как носят квакеры. Но я-то знаю, что он никакой не квакер, потому что квакеры не покупают рабов. Вот я жгу его глазами, и он чувствует это. Оборачивается — медленно-медленно — и смотрит на меня. Сняли с меня рубаху и стали разглядывать мои груди да в зубы смотреть, а они у меня ой какие хорошие, и кожа гладкая, блестящая что вода. Было мне тогда то ли восемнадцать, то ли двадцать, и была я тогда красивой девушкой. Нет, я не привираю, это чистая правда. Малюток у меня уже было двое, только остались они на Ямайке. Лет то ли в десять, то ли в одиннадцать меня привезли из Африки на Ямайку, а в восемнадцать — двадцать — с Ямайки в Филадельфию. Продали меня за длинный язычок, да только вранье все это. На самом деле я просто легко вертела своим хозяином Макадамом. Сделала его богатеем. А как умер он, то вдова на мне отыгралась — прижигала мне шею раскаленной кочергой, отчего получилось у меня на шее красное ожерелье. Ненавидела я ее, конечно, но в душе понимала — еще бы! Так помыкать ее мужем, как помыкала я!

В тот день Дьюк не хотел покупать рабов, да только выбора у него не было — где ж еще найдешь хороших слуг с хорошими зубами? Все ж ведь хворые, и никто ремеслам не обучен. Вот и пришел он на этот вонючий невольничий рынок, да покупать все не решался, противно ему было покупать людей. Уж уходить хотел, как вдруг увидел: какой-то, по виду сказать, злодей собрался купить Кулачка. Дьюк вмиг раскусил этого толстого мерзавца, когда тот облизывал свои красные губы, похотливо пялясь на смазливого индейского мальчонку. Вот Дьюк и купил его сам. У него ведь сынок был возраста Кулачка, так вот я думаю, вспомнил он про своего Ричарда и купил этого. Потом заметил он Минго, увидел, как искусно строгает тот деревяшки, и тоже купил его. Подумал: «Коль я и так уж рабовладелец, так хоть дом с этого хороший отстроить». Собрался уходить, а я все жгу его глазами. Прожгла — обернулся. Только глянули мы друг на друга, и какая-то вспышка промелькнула между нами. Сразу купил он меня.

Понятное дело, был он очень одинок. Миссис Темпл, та отказывалась ехать в Темплтон — неотстроенный был тогда еще, грязный город. В Берлингтоне у ней вся жизнь была — и книжки, и общество, и музыка, и отец. Есть у меня подозрение, что этой миссис наш Темплтон на дух был не нужен. Ведь сколько лет Дьюк все пытался зазвать ее туда, а она все нет да нет. Боялась. А он-то одинок был очень и работал много. Почтенная Притибонс, экономка, готовить ну ни капельки не умела — овсянка у ней всегда убежит, ветчина подгорит. Я прозвала ее Страшной Притибонс, эту ведьму. Как пришла я да стала сама готовить, так Дьюк наш прямо раздобрел на глазах. Довольный стал ходить, сияющий, и глаз не сводил с меня целыми днями.

Дьюк мужчина порядочный, это я могу поклясться. Все боролся с собой, не прикасался ко мне очень долго. А я что? Он если ко мне не прикасается, как я смогу крутить им? Такая вот у меня магия. Поначалу-то Дьюк занят был делами очень, так что дома я его почти не видела — земельные наделы только поспевал продавать да все мотался в Олбани, да в Филадельфию, да в Берлингтон к семье. Зато я хозяйством хорошо управляла — еду вкусно готовила, дом содержала

в чистоте. Люблю я, чтоб все было чистенько да опрятно. А Минго строил тогда Темпл-Хаус, почти в одиночку строил огромный каменный дом с желтой крышей. Так что помощников у меня не было. Но я-то люблю, чтобы начищено все было до блеска, чтоб занавесочки свеженькие, вот и работала в поте лица. А Страшная, эта уродливая костлявая жаба, только брала кредиты, так что даже в голодную пору, когда во всем Темплтоне детишки некормленые плакали, даже тогда у нас в доме водилась еда. Я покупала мясо у Дэйви на холме, а рыбу у нас Минго хорошо ловил.

Я тоже ходила с Минго на рыбалку, только однажды, когда мы поплыли с ним в его маленькой лодочке, увидела я под толщей воды что-то огромное и страшное, вот Минго и положил мне руку на ляжку. Что мне было делать? Стерпеть, конечно. Не прыгать же в воду к тому чудищу, чтоб оно сожрало меня живьем! С тех пор я с ним больше не рыбачила, а ему сказала: хоть мы оба черные, да только пусть не облизывается на мой счет. После того оставил он меня в покое.

Страшная, хоть и набивала пузо благодаря мне, да только не друг она мне вовсе. Смотрела на меня волком. И этого ангелочка Кулачка, бывало, таскает везде за собой да против меня настраивает. А ведь поначалу мы с ним дружили, читать меня обучил маленько. Уже такие слова знала, как «вода», «яблоко», «змея», «лошадь». Да Страшная все покоя не знала, заграбастала паренька, и переменился он очень. Обидно мне было, конечно, да я тоже не промах, всегда была востра на язык, вот и прозвала его Тюфячком. «Твой завтрак готов, Тюфячок!» «Сгоняй за водой, Тюфячок!» Да вышло так, что я оказалась права, потому как через несколько лет дал он деру с каким-то заезжим миссионером, ну тот, позже выяснилось, и пользовался им как тюфячком.

Наконец перебрались мы в новоотстроенный дом. Отвели мне комнату за кухней. Тут уж я поняла, что дело будет. Сам Дьюк-то изголодался, исстрадался весь по этому делу. Да и подумать хорошенько, нашлась бы не я, так какая другая, только не Страшная Притибонс, конечно. Только уж я-то если возьмусь за мужчину, то буду крутить им. Вот намазалась я маслами, свечечку зажгла — стук в дверь. Открываю — Дьюк. Да прямо с ног валится, дрожит весь и лицом бел как мучнистый червь. Впустила я его.

По правде сказать, не люблю я, когда оно так. Я управлять люблю мужчинами, заставлять их делать то, что мне надо. Вот это я люблю.

Помыкала я Дьюком так осторожно, что он и не замечал. Надо ведь как делать — чтобы мужчины раздувались от собственной важности, а ты при них вроде как тихая мышка. У меня он много чего сделал — перенес рынок на Вторую улицу с Первой, здание суда построил, ледник-холодильню соорудил у озера. Несколько лет я руководила им. А город процветал. А Мармадьюк все богател и стал очень богатым.

В тот день, когда Джедедия Эверелл въехал в город на своем осле, я мела крыльцо. Увидела его и проводила долгим взглядом. Смотреть-то особенно не на что — сутул был да страшен, — но разглядела я в его горбатой спине какое-то железо, какую-то силу и сказала себе: «Хетти, из этого мужика выйдет толк!» И еще сказала: «Хетти, этим человеком ты сможешь крутить». С первого взгляда я это поняла. Потом Эверелл, где ни встретит, все глаз отвести от меня не мог, а я улыбалась, хотя и решила: подождет. Всему свое время.

Как ни осторожничала я, к Аристабулусу Маджу ходила каждый месяц за травами, а все равно понесла. Скверная новость. Страшная враз все углядела. Подговорила Кулачка, и тот вставил мою новость в письмишко, что Дьюк диктовал ему для миссис Темпл. Письма-то эти Дьюк за Кулачком никогда не перечитывал, вот и не узнал ни о чем. Поставил свою подпись да отправил. А я до этого письма думала, что миссис Темпл даже не знает о моем существовании. Вот сидит она в своем Берлингтоне, тоже с ребеночком в животе, с Джейкобом, и вдруг получает это письмо. Конечно, разъярилась она не на шутку и в тот же день выехала сюда со своим подросшим сынком Ричардом. Отправилась в такой дальний путь, хоть сама была, считай, на сносях — восемь месяцев у нее тогда было сроку. Несколько недель тряслась по ухабам в разных фургонах да повозках, спала на блошиных тюфяках, питалась вялеными хрящами да сухарями. Это она-то, фарфоровая куколка! Удивляюсь, как не загнулась в дороге.