Тайны Темплтона
Шрифт:
— Мел, что случилось? Как мальчики? — невозмутимо отвечал ей с земли Фельчер.
— Только не надо вот этих «что случилось?»! Мальчики у моей мамы.
— Мелани, я рад видеть тебя, — сказал Питер. — Присаживайся с нами за стол, угостись десертом.
— А тебя не спрашивают! — рявкнула она, но в голосе ее уже звучала какая-то слабина. Не поворачиваясь в мою сторону, она продолжала: — Девчонки мне говорили, что эта сучка изволила пожаловать домой и что ты торчал с ней в «Драгуне». А я все не верила, говорила, что ты всегда считал ее вонючей зазнайкой. Как ты в школе-то
Моя мать, поджигавшая десерты, посветила спиртовой лампой в сторону Мелани.
— Послушай, Мел, — начала было я, да так и не закончила. Сказать ей мне было, в сущности, нечего. И оправдываться не за что, потому что между мной и Фельчером быть ничего не могло. Разве что напомнить ей, как ее саму в школе дразнили?
Она же, повернув наконец ко мне дряблое одутловатое лицо, сверкая маленькими глазками, процедила:
— А ты помалкивай, а то схлопочешь у меня. Я тебе рожу-то твою смазливую вмиг разукрашу.
— Послушай, Мел, — обратился к ней Фельчер, все еще сидевший на земле. — Ты лучше скажи, как у тебя дела. Я ж не видел тебя сколько? Год? Знаю только, что деньги на детей ты получала. Ты работу нашла?
— Не год, а всего десять месяцев; И какая разница? Давай вставай, пошли!
Она посторонилась, чтобы Фельчер встал, и он это сделал, но только поставил ровно свой стул и снова сел.
— Да вставай же ты! — крикнула она и пнула ножку стула.
Стул закачался, но Фельчер удержался и даже не подумал пошевельнуться.
— Послушай, Мел, — вдруг осторожно и вкрадчиво проговорил Питер, обняв меня за плечи. — Мне кажется, ты что-то не то подумала. Дело в том, что Вилли и я, мы сейчас вместе, а Зики, он здесь просто как наш друг.
— Ага, я так и поверила! — В голосе Мелани зазвучала неуверенность, и я вдруг заметила у нее на лице слезы. Она поочередно стреляла на нас глазенками, потом прикрыла лицо рукой и отступила.
— Послушай, Мелани, — сказал Фельчер, — если хочешь, присоединяйся к нам, мы же тебя пригласили. А нет, так иди, я зайду к тебе потом, и мы обо всем поговорим.
— Не забывай, что ты отец моих детей, — с легкой дрожью в голосе проговорила Мелани.
— Я не забываю, детка, и суд постановил, что они должны быть со мной, а не с тобой.
— Суд постановил, что ты должен платить.
— Да, платить. За Джо и за Ники. Но не за тебя. И пожалуйста, Мел, не зли меня.
Мелани развернулась, и мне показалось, что ее могучая спина содрогается. Она снова повернулась, посмотрела на нас, особенно на меня, суровым взглядом и пошла, вконец испортив мне настроение. Мать продолжала заниматься десертом. Питер чмокнул меня в щеку, и его тоненькие усики задрожали. А когда мы окунули ложечки в десерты, Фельчер сказал:
— Простите меня за эту сцену. Мне так неудобно.
— Да ладно тебе, — успокоила его Ви, хотя голос ее тоже немного дрожал. — Это жизнь. Из-за детей чего только не вытерпишь. — Она похлопала Фельчера по плечу и прибавила: — Уж я-то знаю, каково ей приходится, на своей шкуре испытала. Правда, я знаю еще одну вещь — насильно мил
Десерт мы доедали в полной тишине, которую нарушало лишь кваканье лягушек в пруду. Я то и дело поглядывала на Фельчера, и он, ловя мой взгляд, забывал о своих мрачных мыслях, лицо его светлело, а у меня внутри что-то екало, и я вдруг поняла, что больше никогда не смогу называть его по старой школьной привычке, по фамилии.
— Иезекиль, — сказала я.
— Что? — спросил он с готовностью, улыбаясь.
— Да нет, ничего. — Я тихонько рассмеялась и тут же почему-то вспомнила Праймуса — наши ночные прогулки по тундре, его теплую руку, — и мне вдруг сделалось грустно. Больше мы никогда не будем гулять там вместе, дивясь многообразному колориту лишайников. Я подняла глаза и заметила, что Фельчер все еще улыбается мне и ждет ответа. Но мне уже было не до смеха, я отвернулась.
Ребята ушли в полночь, а мы с Ви перемыли и вытерли всю посуду. Жалобное пение скрипки еще стояло у нас в ушах. Протягивая мне последнюю сухую тарелку, Ви зевнула.
— Чудесный получился вечер. Давненько не было у меня такого дивного вечера, — сказала она.
— Если не считать этой истерички.
— Не суди ее строго, ей и так в жизни не повезло. А Зики, кажется, влюблен в тебя по уши.
— Зики не в моем вкусе.
— Пусть, но здоровые отношения с кем-нибудь вроде Зики помогли бы тебе выбраться из той ямы, которую вырыл тебе твой Праймус. И потом, кто знает… Зики обаятелен, хорош собой и, кажется, не глуп. По-моему, шикарный парень. И может, он еще вырастет в твоих глазах…
— Ви, Иезекиль Фельчер давным-давно перестал быть шикарным парнем. В 1995 году перестал.
— Вся твоя проблема, Солнышко, в том, что ты не можешь посмотреть дальше своего тесного снобистского мирка, — заявила Ви, грохнув об стол очередной тарелкой. — В Темплтоне для тебя, видите ли, все не так хороши. В твоей маленькой головке так уж сложилось, что если они живут в Темплтоне, значит, это люди второго сорта.
— Как ты не права, — возразила я.
— Я как раз права, — не унималась мать. — Но это моя вина, это я вырастила тебя такой. Я все толкала тебя куда-то вперед, лелеяла в тебе честолюбие, и теперь ты стыдишься признаться, откуда ты родом. Но я на этот счет не очень переживаю, у тебя это пройдет. Поезжай в свой Сан-Франциско, живи там, как тебе хочется, а когда-нибудь тебя потянет в Темплтон, и ты вернешься.
Я собиралась сказать ей, что в Темплтон меня вряд ли потянет, но промолчала — не хотела ее расстраивать.
— Может, так оно и будет, — вздохнула я. — Если я вообще разгребу эти кучи дерьма, в которые залезла благодаря своему папаше.
— Сколько времени в твоем распоряжении? — осведомилась мать.
— Шесть дней, — сказала я. — А потом поеду на выручку Салли, а то он там совсем сна лишился. Кларисса говорит, он сейчас как зомби. Говорит, ее роль себе присвоил — это ей, дескать, полагается быть в их семье полудохлой. — И, заметив, что эти слова покоробили Ви, я прибавила: — Нет, ну она как-то смешнее это выразила.