Тайные хроники Холмса
Шрифт:
С этими словами он встал с кресла и прошел в спальню, откуда вскоре вернулся, волоча за собой большой жестяной ящик. Оставив его посреди ковра, Холмс откинул крышку и принялся вынимать оттуда аккуратно перевязанные красной тесьмой папки, освобождая место для громоздившихся у него на столе стопок бумаг, настолько внушительных, что многие документы, не умещавшиеся там, попадали на пол.
Я поднялся с кресла и с любопытством заглянул ему через плечо, зная, что в ящике хранились записи и заметки о тех расследованиях, которые Холмс проводил еще до того, как мы с ним познакомились [40] . Мое внимание привлек небольшой пакет, который Холмс вынул из ящика и отложил в сторону.
40
Мистер
— Что здесь, Холмс?
Он взглянул на меня, и в глазах его заиграли озорные искорки.
— Здесь, мой дорогой Ватсон, хранится память об одном в высшей степени удивительном деле, которое произошло еще до того, как вы стали моим биографом. Хотите я вам расскажу? Или предпочитаете, чтобы я продолжал разбираться с бумагами? Предоставляю выбор целиком на ваше усмотрение.
Заманчивое предложение Холмса поставило меня в весьма затруднительное положение, о чем мой друг, несомненно, догадывался. На самом деле выбора у меня не было, поскольку любопытство мое превосходило страсть к порядку, что он скорее всего учел заранее. В этой ситуации я попытался найти разумный компромисс:
— Если рассказ ваш не будет очень долгим, Холмс, мне бы очень хотелось его послушать. Тогда у нас, возможно, еще останется немного времени до обеда, чтобы покончить с тягостной обязанностью по разбору бумаг.
Оставив ящик посреди комнаты, мы вновь заняли наши кресла у камина. Холмс с выражением одобрительной снисходительности следил за тем, как я, нетерпеливо развязав тесемку на пакете, стал с интересом разглядывать его содержимое.
Оно состояло из трех предметов — выцветшей фотографии пожилой крестьянки в юбке до пят, голова и плечи которой были покрыты платком; небольшого, грубо выполненного на дереве изображения какого-то истощенного святого со следами облупившейся позолоты на нимбе и похожего на официальный документ потертого и помятого листа бумаги, на котором было что-то напечатано кириллицей и заверено несколькими печатями и подписями.
— Ну, Ватсон, что вы обо всем этом думаете? — спросил Холмс после того, как я внимательно все рассмотрел.
— Мне кажется, это какие-то вещи из России, — осторожно высказал я предположение. — Кому они принадлежали?
— Некоему Мише Осинскому.
— Кто это?
— Вы видите его перед собой, друг мой.
— Вам, Холмс? — спросил я в величайшем изумлении. — Я и понятия не имел о том, что у вас есть какие-то связи с Россией.
— Я тоже. Это имя вместе с иконой и фотографией дал мне русский граф. Как вы, наверное, уже догадались, они понадобились мне при расследовании дела об убийстве одной русской старухи. Нет, конечно же не той, которая изображена на фотографии. Эта женщина — по легенде — была моей матерью, а снимок нужен был мне для подтверждения того, что я не кто иной, как Миша Осинский.
— И с какого же бока вы имели отношение к этому делу? — спросил я, совершенно забыв о разбросанных по всей комнате бумагах.
Холмс тем временем набил трубку, закурил и откинулся в кресле. Над головой его витали густые клубы табачного дыма.
— Как и в случае других моих ранних расследований, это дело попросил меня раскрыть мой университетский знакомый. Хотя, как вам, Ватсон, должно быть, известно, близкий друг у меня был только один [41] , мое имя уже тогда достаточно хорошо знали в университетской среде, и прежде всего среди студентов, которые, как и я, учились на юридическом факультете.
41
Имеется в виду Виктор Тревор, благодаря которому к мистеру Шерлоку Холмсу обратились с просьбой помочь в расследовании дела, описанного а рассказе «Глория Скотт». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.
В числе моих знакомых был и Сергей Плеханов, с которым мы вместе посещали лекции. Нас несколько сблизил общий интерес к фехтованию [42] — одному из тех видов спорта, которыми я тогда занимался. Нельзя сказать, что мы стали друзьями, однако время от времени фехтовали на рапирах. Мне не очень нравилось, что Сергей слишком легко сходился с людьми и чересчур предавался всевозможным развлечениям. Тем не менее происхождение и история этого человека были весьма примечательными.
42
Кроме фехтования мистер Шерлок Холмс также прекрасно владел барицу — одним из японских боевых искусств, а также боксом и мастерски дрался на палках. См. рассказы «Пустой дом», «Глория Скотт» и «Этюд в багровых томах». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.
Плеханов был единственным сыном графа Николая Плеханова, который некогда владел обширными имениями в императорской России. Поскольку граф придерживался либерально-демократических взглядов, у него возникли сложные отношения с царским режимом, вследствие чего он был вынужден продать свои земли и перебраться с семьей в Великобританию, где намеревался воспитать сына в английских традициях. Я так понял, что одна из его прабабушек была англичанкой, дочерью йоркширского землевладельца, и мне хочется верить, что именно она передала своим потомкам неистребимую любовь к свободе и ненависть к угнетению.
Как вы знаете, Ватсон, впервые приехав в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, неподалеку от Британского музея, и именно там как-то вечером меня навестил Сергей Плеханов. В университете граф был известен главным образом как франт и гуляка, но граф сильно изменился в лучшую сторону. Он стал более рассудительным; возможно, этим переменам Сергей в определенной степени был обязан тому жизненному опыту, о приобретении которого он в общих чертах мне рассказал.
Здесь, Ватсон, мне необходимо прервать нить повествования и напомнить вам, что уже проведенные мною к тому времени два расследования оказались достаточно успешными, и прежде всего история о пропавшем сыне леди Гринлиф. Именно это расследование, как, впрочем, и мое давнее знакомство с Сергеем, убедили Плехановых обратиться именно ко мне. Дело, которое граф мне изложил, было настолько удивительным в своем роде, что я сразу же согласился. В двух словах суть его сводилась к следующему.
Поскольку Николай Плеханов был известен своими либеральными взглядами, его дом в Кенсингтоне стал центром притяжения для многих русских эмигрантов, нуждавшихся в помощи и совете графа. Однажды Плехановы решили помочь своим бедствующим соотечественникам и арендовали для этого дом в лондонском Ист-Энде, неподалеку от пристани, где изгнанники впервые сходили на берег и имели больше возможностей найти какую-нибудь работу.
Этот дом стал своеобразным убежищем для тех, кто больше всего в нем нуждался, и какое-то время эмигранты могли оставаться там на правах временных обитателей, пока не подыскивали себе другое жилье.
За всем хозяйством в этом доме граф Плеханов поручил следить пожилой, но еще очень энергичной женщине, жившей там на положении экономки. Она была предана семье Плехановых, поскольку раньше служила няней Сергея, и граф вывез ее вместе со всей своей семьей из России. Плехановы ей очень доверяли и относились к ней как к члену семьи.
За два дня до того, как Сергей зашел ко мне на Монтегю-стрит, эта женщина — Анна Полтава — была найдена убитой в собственной постели. Плехановы и попросили меня расследовать обстоятельства ее смерти. Вот что успел рассказать Сергей, пока мы ехали в кебе к дому его отца в Кенсингтоне. Нас проводили в гостиную на втором этаже, и граф Николай — высокий, красивый мужчина с безукоризненными манерами — рассказал мне подробно все, что знал.