Тайные тропы
Шрифт:
Гуго не взяли и в армию. Он страдал сильной близорукостью. Во время войны Абих работал чертежником в секретной лаборатории авиационной фирмы «Фокке-Вульф». Там немцы не решались пользоваться трудом иностранцев — подневольных рабов.
И вот Гуго не появлялся. Неужели с ним что-нибудь стряслось? Гуго был осторожен, он не должен оказаться глупее врагов.
Вагнер и Ризаматов бродили как тени по дому, не находя себе ни места, ни покоя, с минуты на минуту ожидая появления гестаповцев.
Ожогин и Грязнов умышленно избегали встреч с хозяином, но внимательно следили за ним. Сверток так и лежал в дупле, и им было ясно, что Вагнер кого-то ожидает. Кому-то он должен сдать листовки. Не будут же они вечно лежать в дупле.
Прошло три дня. Никита Родионович, лежа на кровати, обдумывал текст радиограммы, которую предстояло передать на «большую землю». В это время его окликнул Андрей, отошедший от окна.
Во двор вошел незнакомый человек.
Ожогин поднялся с кровати.
— Теперь смотри за садом, — предупредил Никита Родионович.
Грязнов разулся, открыл окно и, посмотрев во все стороны, вылез на крышу. Он улегся около стены мезонина, откуда был виден сад, и стал наблюдать. От нагретой солнцем крыши шел жар, и Грязнов чувствовал, как ему припекает живот, руки, грудь, но он терпел. Не меньше чем через полчаса в саду показался Вагнер. В руках у него была клеенчатая сумка. Он медленно прошелся по центральной дорожке в глубь сада, постоял несколько секунд у стены, а на обратном пути подошел к яблоне, быстро вынул из дупла сверток и положил его в сумку. Держал себя старик неуверенно, настороженно, будто чувствовал, что за ним кто-то наблюдает
— Листовки в доме, — доложил Грязнов, возвращаясь в комнату.
Никита Родионович одел пиджак, положил в карман взятые из дупла листовки и начал спускаться вниз. Бесшумно, по мягкой дорожке, он достиг кухни. До слуха долетали отрывки приглушенного разговора между хозяином и гостем.
— Я боюсь ареста... чувствую, что мне его не избежать, — произнес Вагнер.
Ожогин сильно толкнул дверь и вошел в кухню.
Его появление совершенно различно подействовала на гостя и хозяина. Альфред Августович, сидящий на табурете, весь сжался в комок и неподвижными глазами уставился на Ожогина. Гость, худощавый блондин среднего роста, в роговых очках, стремительно поднялся с места, положил сумку на сверток листовок и вызывающе посмотрел на Никиту Родионовича.
Несколько секунд прошло в тягостном молчании, которое нарушил Ожогин.
— Почему вы так боитесь ареста? — спокойно спросил он Вагнера.
— Откуда вы выдумали? — глухо произнес Альфред Августович.
Никита Родионович усмехнулся.
— Я ничего не выдумал, а услышал это только что из ваших уст...
Губы Альфреда Августовича подергивались. Заметно было, что ему стоило больших внутренних усилий сдерживать рвавшееся наружу волнение.
— Вы ошиблись... Вам могло показаться... — пробормотал он.
Никита Родионович вынул из кармана листовки и бросил на стол.
— А не поэтому ли вы боитесь ареста? — спросил он.
— Зачем вы это делаете? — громко сказал гость, вмешавшись в разговор. — Какое отношение имеет ко всему этому Вагнер? Вы где-то достаете эти прокламации, а потом спрашиваете его, откуда он их берет.
— А это что? — спросил Никита Родионович и быстро выдернул из-под руки гостя клеенчатую сумку.
Листовки рассыпались по столу. Гость побледнел. Вагнер, закрыв лицо руками, повалился на стол. У Ожогина уже более нехватало сил продолжать игру.
— Минутку внимания! — сказал он. — Нас вы можете не бояться. Все нам известно: и дупло в яблоне, и листовки, и патроны, и гранаты, и люди, которые приходят к вам за всем этим добром. Андрей! Иди сюда! — крикнул он в дверь.
Вагнер, ничего не соображая, смотрел на квартиранта.
Вошел Андрей и, увидя на полу листовки, широко, подкупающе улыбнулся. Не зная, что произошло в кухне, но считая, что старший друг уже объяснился, он протянул руку Вагнеру. Тот не без робости пожал ее. Грязнов подал руку гостю, и тот, удивленный, ответил пожатием.
— Собирайте все и опять в дупло, — рассмеялся Никита Родионович, — а потом оба поднимайтесь к нам. «Поговорим по душам...
8
Альфреда Вагнера мучило смутное сомнение. Он всем сердцем желал видеть в своих квартирантах друзей, настоящих друзей, но он не мог избавиться от мысли, что гестапо подослало ему под видом советских людей своих лазутчиков и через них пытается разоблачить антифашистов.
Но через несколько дней после объяснения в кухне произошел эпизод, положивший конец всем тревогам и сомнениям старика.
Как-то ночью, когда Вагнер и Алим уже собирались лечь спать, раздался стук в дверь. Вошел Ожогин.
— Прошу извинения, но у меня дело, не требующее отлагательства, — сказал он и подал Вагнеру кусочек бумаги. — Вам это говорит о чем-нибудь?
Вытянув руку с бумагой, как это делают все, страдающие дальнозоркостью люди, старик стал читать. На листке были написаны фамилия, имя и год рождения его сына, время призыва его на военную службу, номер части, в которой он служил. Радужные круги поплыли перед глазами Вагнера. На мгновение возник вопрос: что означает эта очередная выдумка русского?
— Речь идет о моем сыне Карле, погибшем на фронте... — проговорил Вагнер взволнованно.
— Ваш Карл жив, — сказал Ожогин, — но об этом ради его будущего никто не должен знать... Зимой сорок второго года он, уничтожив предварительно двух офицеров и водителя машины, ушел к советским партизанам и сейчас работает у них разведчиком и переводчиком, как владеющий русским языком...
Старик Вагнер взялся за сердце, глаза его стали влажными. Прощание с сыном в тот далекий, ушедший в прошлое день, встало перед ним мгновенно во всех своих деталях. Он ясно помнил слова, сказанные Карпом при расставании: «Отец! Воевать с русскими я не буду. Не потому, что я трус, не потому, что не люблю родину, а потому, что хочу быть таким же честным немцем, каким был брат». Тогда Вагнер горячо обнял сына, поцеловал в глаза и ничего не сказал. Они хорошо поняли друг друга. А потом пришло извещение, бумажка, что Карл Вагнер погиб на фронте.