Тайные учения Тибета (сборник)
Шрифт:
Однако белый врач заявил, что чувствует себя столь же беспомощным, как и его азиатские коллеги. Обследовал ли он пациента? Естественно, тот, кто рассказывал мне эту историю, не знал всех подробностей, но я вспомнила аналогичный трагический случай с молодым человеком, который приехал познакомиться со мной в монастыре Кум Бум.
Он также отправился в больницу в Китае, где работали белые врачи, но начал бестактно спрашивать: «Есть ли у вас что-то, что вылечит проказу?» Ему кратко ответили — «Нет!». Около врачебного кабинета своей очереди дожидались толпы пациентов, поэтому он уехал, более не настаивая на лечении. Я порекомендовала ему вернуться и добиться того, чтобы его обследовал
Я упоминаю этот личный инцидент для того, чтобы избежать связанных с историей Дадула мыслей о некоем чудесном существе. Любой элемент сверхъестественного, присутствующий в данной истории, имеет исключительно духовную природу.
Потеряв всякую надежду получить помощь от науки, Таши Дадул, как и многие другие отчаявшиеся люди, обратился к религии. Однако, в отличие от других людей, он не ожидал чуда; полагая себя неизлечимым, он думал только о том, чтобы подготовиться к смерти. Он также хотел исчезнуть из дома, чтобы его домашние — и особенно его молодая жена — не увидели то отвратительное существо, которым он вскоре должен был стать.
Найдя выход в отшельничестве, он обратился к известному ему отшельнику и попросил его благословения, а также попросил описать ему какой-нибудь метод медитации. Отшельник предложил ему сесть рядом с ним, и так они посидели некоторое время. Затем он посоветовал Дадулу медитацию на Джигджеда («Ужасного»), Великого Йидама секты «Желтых шапок».
Живя в заточении, в полном одиночестве, ему не нужно было использовать никакую другую религиозную практику; этой было бы вполне достаточно.
Затем лама даровал больному ангкур Джигджеда , частично объяснив ему символизм формы и характера Йидама , после чего отослал его домой.
Вскоре Дадул уладил все свои земные дела, которые ему пришлось бы оставить, сойди он в могилу. Он передал товары родственнику, поручив ему заботиться о своих сыне и жене, и завещал ему удовлетворять все ее потребности до тех пор, пока она остается вдовой. Кроме того, он освободил ее от любых обязательств по отношению к себе; при желании она могла бы снова выйти замуж.
В этой истории нет описания чувств этого несчастного человека при подобном уходе из мира — жители Тибета не любят делиться подробностями, описывая свои самые глубокие эмоции. В этой сдержанной стране сентиментальные излияния Миларепы — скорее исключение из правил, но ведь Джецун Миларепа был поэтом.
На расстоянии нескольких дней пути от родной деревни Дадул построил себе домик, возведя каменную стену перед довольно большой пещерой. Он выбрал место на склоне около потока, текущего вниз, в долину. Ему было не очень трудно отвести часть потока и заставить течь рядом с его хижиной. Он заделал землей промежутки между камнями, которые составляли его стену. Поверх этих камней он растянул внутри жилья тент из волос яка — материала, из которого кочевые пастухи делают палатки. Он также построил вторую внешнюю стену, за которой те, кто будет приходить два или три раза в год, чтобы снабдить его пищей, оставят мешки с продуктами и топливом, не видя его. Затем, все еще при помощи сопровождавших его людей, он сложил принесенную с собой провизию, одеяла, ковры, подушки и предметы одежды [128] .
128
Эта
Дадул отправился в пустыню не за тем, чтобы заняться суровым аскетизмом и затем умереть там, следовательно, у него не было причин лишать себя в последние дни жизни того комфорта, который могло бы ему обеспечить его состояние.
Когда все было закончено, друзья покинули его. С порога своей будущей могилы он наблюдал, как они уезжают, слышал, как постепенно гаснет мелодичный звон колокольчиков на шеях их лошадей. Затем наездники исчезли вдали и воцарилась тишина. Он был один на один со смертью, скрывающейся внутри него.
Он сделал земной поклон в том направлении, где жил лама, приобщивший его к обряду Джигджеда , а затем, войдя в свою пещеру, снова распростерся в земном поклоне перед танкой (необрамленная картина на свитке), на которой было изображено ужасное божество. После этого он лег на кушетку, где его тело, съедаемое проказой, однажды ляжет мертвой плотью, пищей насекомых и червей…
Шли дни и недели. В конце четвертого месяца его отшельничества двое мужчин принесли ему еды. Он услышал, что они развьючили животных и внесли сумки в «вестибюль» его жилья. Он не видел их, хотя они находились достаточно близко от него.
Было ли у него желание поговорить с ними, узнать, как живут люди, столь дорогие для него, — его жена и ребенок? Хотел ли он спросить их, вспоминает ли кто-нибудь о нем, произносится ли его имя в его доме? В этом повествовании вы не найдете ответов на эти вопросы.
На Тибете есть традиция: те, кто приносит пищу — или что-то еще — отшельникам, не должны разговаривать с ними. Мужчины видели небольшой дымок над стеной, окружавшей «комнату» отшельника, — следовательно, он был жив, так что они уехали, не сказав ни слова.
Шли годы. Прошло пятнадцать, двадцать лет. Дадул был все еще жив, и при этом его болезнь не причиняла ему никаких страданий. В деревне о нем почти забыли, кроме того, кому он поручил следить за своим домом и кто аккуратно посылал ему обильные посылки еды и одежды. Его жена снова вышла замуж. Его сын также женился и практически уже не помнил отца, который покинул дом, когда он был совсем маленьким. Все, что он знал, — что его отец все еще живет в своей хижине отшельника… как несомненно отвратительный фантом, плоть которого медленно разъедается ужасной болезнью.
Несколько раз сын приезжал вместе со слугой, чтобы пополнить его запасы. Они никогда не видели его, не пытались заговорить с ним. Всем было известно правило, запрещающее нечто подобное. Вьющийся в воздухе дымок сообщал — отшельник жив…
Поглощенный своими медитациями, так же как его родственники и друзья были озабочены материальными проблемами, Дадул забыл о них так же, как они забыли о нем.
Джигджед стал присутствовать рядом с ним постоянно. Сначала Дадул вызвал его, стоя перед нарисованным на холсте его изображением и произнося ритуальные слова, выученные во время посвящения. Затем сам Ужасный начал являться ему и долго разговаривать с ним. Позднее видение его формы исчезло, и Дадул вместо символического изображения божества увидел персонификацию самого этого божества. Желание, жажда, возникающая после ощущения действия, неизбежное разрушение, которое следует за этим, и желание, снова возникающее на руинах его трудов, возрождаясь, снова уничтожается, давая начало новым формам, которые также исчезали, порождая новые.