Тайный брак
Шрифт:
Какую пытку выдержало мое нетерпение в эти минуты ожидания!
В ту минуту, как я рассчитывал, что уже поздно и им пора возвращаться в Северную Виллу, послышались медленные и мерные шаги человека, подходившего к улице. Это был полисмен, обходивший свой квартал. Подойдя к переулку, он остановился, зевнул, потянулся и засвистел. Что если Маньон выйдет в это время? При этой мысли вся кровь застыла у меня в жилах. Вдруг полисмен перестал свистеть, тихо пошел к противоположной стороне улицы и подергал дверь у подъезда одного из домов, потом пошел дальше, опять остановился и подергал другую дверь, потом пробормотал сквозь зубы:
— Постой-ка! Ведь я осматривал уже эту сторону, все тут в порядке, а вот другую-то улицу забыл осмотреть.
Он повернул назад и удалился. Прислушиваясь к шуму его шагов, все более ослабевавшему и неясному, я устремил взгляд с пожирающим меня нетерпением на гостиницу. Вскоре не стало слышно ничего, и ничто вокруг не изменялось.., и не показывался человек, ожидаемый мной с таким нетерпением.
Прошло около десяти минут, дверь отворилась, и я услышал голоса Маньона и того самого служителя, который впускал меня в дом. Служитель с другого конца коридора говорил:
— Смотрите лучше вокруг себя, на улице не совсем безопасно.
Презирая или показывая только вид, что презирает это предостережение, Маньон с грубостью прервал служителя и, стараясь успокоить свою подругу-грешницу, сказал ей, что этот совет равняется просьбе дать на водку. Половой рассердился и закричал, что он так же мало нуждается в его деньгах, как и в нем самом, и затем захлопнул внутреннюю дверь с шумом… Я понял, что Маньон предоставлен своей судьбе.
Наступило молчание, потом я услышал, как он сказал своей соумышленнице, что пойдет один к тому месту, где осталась карета и что ей гораздо лучше дождаться его возвращения в коридоре, притворив пока дверь подъезда.
Так и было сделано.
Он подходил к концу улицы. Уже пробило двенадцать часов. Не слышно ни малейшего подозрительного шума, ни одной души в этих пустынных местах — ни одной, чтобы быть свидетелем этой борьбы насмерть или предупредить ее…
Его жизнь принадлежала мне.
Смерть преследовала его так же близко, как и мои шаги, когда я пошел за ним.
Дойдя до угла, он осматривался во все стороны, отыскивая карету, потом, убедившись, что она уехала, он поспешно повернул назад и как раз очутился лицом к лицу со мной. Не обменявшись с ним ни словом, ни взглядом, я тотчас схватил его за горло и стал душить обеими руками.
Он был выше и плотнее меня, он боролся со мной, поняв, что то была борьба насмерть, но ему ни на минуту не удалось вырваться из рук моих, однако он увлек меня к пустому месту, заставив удалиться на десять шагов от улицы, он задыхался, из его открытого рта раздавалось сильное предсмертное хрипение.., его тяжелое дыхание жгло мне лицо… Он обессилел в безумных порывах то в ту, то в другую сторону, размахивал судорожно сжатыми кулаками над головой и наносил мне жестокие удары по голове, но я устоял и все крепче сжимал его шею обеими руками. Вдруг я почувствовал под моими ногами твердый гранит недавно исправленной мостовой. Меня озарила дикая мысль, пришедшая в голову от неутоленной мести. Я выпустил из рук свою добычу и что было силы в бешеной ярости грохнул его лицом прямо о камни.
В первую минуту безумного гнева и зверской жажды мщения я наклонился к нему, лежавшему у ног моих, по-видимому, бесчувственным, может быть, мертвым.., наклонился для того, чтобы добить его об эти камни… Не жизни лишить его хотел я, но всякого подобия человеческого… Вдруг, посреди глубокого молчания, последовавшего за борьбой, я услышал, как отворялась дверь у подъезда. Мигом бросил я врага и кинулся к тому месту, сам не зная для чего, с какою целью.
На крыльце, на пороге этого проклятого дома — театра совершившегося преступления — стояла женщина, которую служитель церкви назвал моей женой. Смотря на нее, я чувствовал, как страшный ужас позора и отчаяния медленно сжимал мне сердце, то была пытка, нравственное терзание, я как будто пробудился от страшного сна и вернулся к страшнейшей действительности. Тучи мыслей сталкивались и рассеивались посреди дикого хаоса в голове и, как тонкий, пронизывающий огонь, захватывали все, поражая меня немотой — адская пытка — и именно в ту минуту, когда я готов был бы отдать всю жизнь за возможность произнести несколько слов! С сухими глазами, с застывшими в горле словами, я почувствовал внутреннее внушение, какую-то безотчетную мысль, я не хотел выпускать ее из рук, пока не получу возможности говорить. Но какие слова и когда я в силах буду произнести — этого я не знал и сам.
Ее губы раскрылись было, чтобы умолять о пощаде, но в эту минуту наши глаза встретились, и этот крик замер на ее губах в долгих, глухих, истерических стонах. Лицо ее покрылось смертельной бледностью, все черты лица перекосились, глаза вытаращились, как у безумной, сознание своего преступления и неописуемый ужас сделали ее отвратительной.
Я увлекал ее все дальше и дальше к новому скверу, потом начал прижимать к земле. Но дикая, чисто животная сила оставила меня с той минуты, когда я увидел ее. Я был так слаб, что шатался на ногах. Сверхъестественный страх овладел мной перед этой нервной дрожью, которая ее трясла, перед этой тяжело дышащей грудью, перед этими беззвучными, презренными взглядами, молившими о пощаде. Мои пальцы дрожали сжимая ее шею, холодный пот струился по моему лицу, я прислонился к стене, чтобы не упасть. Она воспользовалась этой минутою и легко высвободилась из моих рук, как будто я был ребенок, и, визгливым голосом призывая на помощь, бросилась бежать на другую сторону улицы.
Все под влиянием того же странного инстинкта, я бросился за нею, шатаясь как пьяный. В одну минуту она была далеко от меня, еще минута — и она скрылась уже из виду. А я все продолжал свое представление, шел вперед, все вперед, сам не зная куда. Для меня исчезло всякое понятие о времени и расстоянии. Не один раз обходил я одни и те же дома и проходил по одним и тем же улицам. Иногда я попадал на настоящую дорогу, но шел все прямо. И всюду, и все время казалось мне, что она была у меня под рукой, что мои ноги ступали на ее следы и что только рука моя не держится за нее — словом, что она только что сейчас убежала от меня…
Помнится мне, что в этих переходах я встретил двух человек на большом перекрестке. Оба остановились, повернули назад и пошли за мной. Один из них принял меня за пьяного и стал смеяться, другой же серьезно посоветовал ему замолчать, потому что я был не пьяный, а сумасшедший, по его мнению. Он заглянул мне в лицо, когда я проходил мимо газового фонаря, и убедился, что я помешан. «Сумасшедший!» — это слово, подхваченное мной мимоходом, раздавалось вслед за мной как погребальный колокол, звучавший об отшествии моего духа в мир иной.
«Сумасшедший!» — это слово наполнило меня таким страхом, который весь отозвался в одном этом слове, таким страхом, который ужаснее страха смерти, которого язык человеческий никогда не мог выразить. Я все шел вперед, потому что сам не знаю, какой призрак тянул меня за собой. Да, там, передо мной бежала тень чернее ночи… Теперь я шел вперед, потому что мне страшно было остановиться.
Не знаю, как далеко я зашел, когда силы меня оставили и я упал в каком-то уединенном месте, где, несмотря на темноту, заметил деревья и поля между разбросанными там и сям домами. Я закрыл лицо руками, стараясь убедить себя, что вполне нахожусь в рассудке. Я поставил себе трудную задачу привести в порядок свои мысли, оживить воспоминания, ликвидировать хаос в голове, чтобы ухватиться за какую-нибудь ясную, отчетливую идею, но мне это не удавалось. В этой страшной борьбе меня парализовало одно чувство: мне казалось, что вообще ничего не случилось. Для меня не существовало ужаса этой страшной ночи…