Тайный гонец
Шрифт:
Васька и впрямь есть захотел: как-никак вёрст десять отшагал.
Васька сел в тени на завалинку. Стал ждать.
Кузьма принёс кусок хлеба и ковш кваса. Квас холодный, крепкий, душистый. А хлеб пополам с мякиной.
— Не обессудь за скудное угощение. Больше дать нечего. Корова была — Амвросий со двора свёл. Курей переловили — вот и живи как хочешь.
Васька освоился. И верно, не злой, видать, этот мужик Кузьма Егоров.
Спросил:
— За что корову-то с курями?
— Известно — долги.
— А ты б не брал, — рассудительно, словно сам Амвросий, сказал Васька.
— Ишь умник! — прищурился Кузьма. — К примеру, ты у меня в долг взял копейку, сколько должен вернуть?
Васька пожал плечами: глупый, мол, вопрос.
— Копейку. Сколько ж ещё?
— А монастырю полторы, а то и две подай.
— Почему?
— Очень просто. У монастыря не сосчитать всяких богатств. Вот и дают монахи деньги в рост. Дадут рубль — берут два.
Хлопает глазами Васька. Разное доводилось слышать про монастырь. Да одна была у Васьки забота — птахи. Остальное — в одно ухо войдёт, в другое выйдет.
— Небось видал, как едят и пьют монахи, особенно кто поглавней? — допытывался между тем Кузьма.
— Видал.
— А откуда всё? С такого монастырского крестьянина, как я иль другой кто.
Не понравилось Ваське, что Кузьма ругает монастырь.
— Придёт Ивашка Болотников, небось другую запоёшь песню.
— Какую? — с любопытством спросил Кузьма.
— Чай, в турецкой неволе не слаще, чем под монастырём.
— Кто тебе про турецкую неволю сказывал?
Спохватился Васька — никак, сболтнул лишнее.
И напопятки:
— Говорят…
— Говорят, в Москве кур доят, а на яйца коров сажают.
Прыснул Васька.
— А ведь говорят… — повторил Кузьма и словно между прочим: — Ты чей будешь?
Заёрзал Васька на завалинке, поднялся:
— Мне пора.
Кузьма положил на плечо руку, словно двухпудовую гирю:
— Погоди, милок.
Засосало у Васьки противно внутри. Сел.
— Так чей будешь?
— Тятька оружейный мастер.
— При монастыре?
— Угу.
— Понятно. Хоть и не на богатых, а живёте на монастырских хлебах. Так?
— Так.
— Понятно теперь, откуда ветер дует. А знаешь ли, что воевода сам в турецкой неволе гнул спину и проливал пот?
— Какой такой воевода?
— Воевода Иван Исаевич Болотников.
Хотел Васька сказать, какой, мол, он воевода, когда его разбойником кличут, да поостерёгся.
А Кузьма продолжал:
— Волю крестьянам даст воевода Иван Исаевич, землю…
Долго говорил Кузьма. Ругал на чём свет стоит бояр и господ всяких. Потом принялся за монастырь и монастырское начальство. И получалось так, что от монастыря нет житья крестьянину вовсе.
И ещё получалось из слов Кузьмы, что никакой не вор и не разбойник Иван Болотников, а враг боярам и монастырскому начальству и первый друг человеку простому и бедному.
Глава 20. Грамота воеводы
Остановился Васька у калитки, что в заборе перед родным домом, — дальше ноги не идут. Отчего — понять не может.
Над головой ясное голубое небо. Солнышко светит. А в глазах у Васьки темно, будто висят над ним чёрные-пречёрные тучи.
Страшная мысль не умещается в Васькиной голове: неужто прав Кузьма? Неужто предал он своего друга Иву, который его спас от богомазовых учеников и доверил великую тайну?
Вошёл в избу. Хорошо, никого нет. Прямо на печку, где не впервой отсиживался от всяких невзгод. Только на себя потянул занавеску — во дворе разговор.
Стукнула дверь — отец на пороге, за ним четверо мужиков. Ваське всё видно через дырочку в занавеске.
Неохота показываться людям на глаза. Подумал: «В сад надо было али ещё куда подальше. Теперь вот сиди дожидайся, пока все разойдутся».
— Одни ли будем, Терентий? — спросил Григорий, прозванный за драчливый нрав Петухом. — Разговор не для чужих ушей…
От таких слов у Васьки враз ушки на макушке.
Васькин отец успокоил:
— Жена ушла к сестре. Не вернётся до вечера. А Ваську, поди, с собаками не найдёшь. Птах ловит.
Нетерпеливый Григорий-Петух спросил:
— Скоро ли придёт воевода Болотников? Мочи нет терпеть притеснения монастырской братии.
— Верно, — согласно кивнул головой сосед Микита Григорьев, помощник на монастырской конюшне.
— Точно никому не ведомо. Однако, сами знаете, готовятся в монастыре к осаде. Должно, не зря.
Замер Васька на печке. Кажись, сердце остановилось.
Выходит, и тятька за воеводу Болотникова стоит?
Спросил белобрысый рябой Филипп, бондарь:
— Уж больно разное толкуют про того воеводу. Келаря Савву послушать, так, коли Болотников придёт, в живых никого не оставит.
Засмеялись другие мужики:
— Нашёл кого слушать!
Васькин отец объяснил:
— Простому человеку воевода Иван Исаевич — первый друг. — Потому что сам вышел из холопов и долю нашу вынес на своём горбу. Да что там, — закончил отец. — Вот человек, который более моего сведущ. Пусть расскажет.
Прильнул Васька к дырке в занавеске. Сидит в углу мужик небогато одетый, а как-то ладно. Коли и заплата на рубахе, так аккуратная. Волосы, видать, постным маслом помазаны — лежат гладко. Борода небольшая, ровно подстрижена. Глаз только не видать. Темно в углу.
Кашлянул мужик. Руку за пазуху. Достал лист бумаги. Негромким голосом:
— Грамота воеводы Ивана Исаевича.
Зашевелились мужики.
— Читай! — сказал нетерпеливо Григорий-Петух.
Принялся незнакомец читать грамоту воеводы. Тихо стало: мухи об оконце бьются — слышно.