Тайный канон Китая
Шрифт:
Ясно, что идея политики у Гуй Гу-цзы при всем ее прагматизме, который может показаться на первый взгляд циничным, вовсе не чужда морали — ведь она требует от властвующего отринуть себялюбие и доподлинно открыться миру, что и создает отношения доверия и искренности между людьми. Тайваньский автор Чэнь Инлюэ так и трактует «Гуй Гу-цзы»: эта книга, по его мнению, учит распознавать и держать под контролем разного рода «ничтожных людей». Впрочем, мораль у Гуй Гу-цзы, как ей и надлежит быть, сама есть форма жизни — спонтанное и совершенно безыскусное чувство своей со-общи тельности с другими. Не столько этическое учение, сколько этос, моральная атмосфера человеческой общественности. Открытость другому открывает предельность в человеческом существовании. Сознание этой предельности и знание соотнесенности сходящихся в нем несоизмеримых сторон и есть, собственно, «духовная просветленность», «сердечное бдение» мудрого. Не случайно тот же вопрос выбора между словом и молчанием, действием и покоем, «выходом в свет» и «сокрытием себя» всю жизнь беспокоил и отца китайского морализма Конфуция,
«Не поговорить с человеком, который заслуживает разговора, — значит потерять человека. А поговорить с человеком, который разговора не заслуживает, — значит потерять слова. Мудрый не теряет ни слов, ни людей».
Как не потерять ни слов, ни людей? (Надо ли добавлять, что потерять можно только свои слова и своих людей и что, следовательно, для Конфуция люди живут совместно даже прежде, чем осознают себя.) На такой вопрос нет готового ответа. Вернее, ответ всегда уже имеется, но он «разлит в воздухе», взывает к нам непосредственным, самоочевидным присутствием правды жизни. В культуре эта правда запечатлена в безупречной выверенности ритуального жеста, которая выпестована многими годами учения и размышления и наполнена волей, идущей из глубины бдящего сердца. Согласно постулатам китайской стратегии, побеждает тот, кто лучше чувствует своего соперника. А для военного противоборства это означает, по мудрому слову Лао-цзы, что побеждает тот, кто «больше скорбит».
Гуй Гу-цзы вовсе не так мелочен и не так далек от требований нравственности, как того хотелось бы некоторым его критикам из рядов узколобых конфуцианцев. Просто мораль для него есть условие и конечное осуществление его идеала политики. Этот идеал нельзя декретировать или даже изложить в виде набора объективных истин. Достижение его требует длительных усилий на пути «восполнения духа», «пестования воли», «осуществления помыслов» и прочих видов духовного подвижничества. Ясно теперь, что присутствие в конце трактата глав, посвященных духовному совершенствованию — это не причуда экстравагантного проповедника тайного знания, кто бы он ни был, а органическая часть китайской политической стратегии. Стратегии интимного доверия прежде всего. Ибо даже и отвергнутый, выставленный во внешнее пространство, отнесенный к «чужим» человек является все-таки «своим» в том смысле, что и он есть предмет оценки и, следовательно, участливого внимания. И недаром, как уже говорилось, самое понятие стратегии — притом именно военной — так часто обозначалось в Китае словосочетанием «искусство сердца».
Сокрытость властвующего не есть, конечно, его отсутствие. Она означает пребывание у истоков вещей — там, где зреют втайне от посторонних взглядов, в утробе творческого начала мироздания «семена» всего сущего, которые предваряют все явленные формы. В одном месте трактата «превращения» (и, следовательно, политика) отождествляются с переходом от внутреннего и незримого к внешнему и видимому, подобно тому, как корень дерева в известном смысле выражается в его листве. Не будем забывать, что в Китае именно словом «превращение» обозначалось всякое «явление». Мудрец, в представлении китайцев, потому и не может не быть правителем, что знает секрет превращения семени в плод. Ему ведома символическая матрица поведения всего живого, и это знание позволяет ему быть интимным всем и без усилия направлять движение мира до мельчайших его деталей. Но эта животворная «завязь всех вещей», эти ежемгновенные превращения исчезают даже прежде, чем обретут зримую форму; они именно пред-восхищают все сущее. Для того, чтобы быть царем мира по-китайски, нужно уметь становиться, как выразился Чжуан-цзы, «таким, каким еще не бывал», — и обрести способность «знать прежде знания»! Таков Небесный Человек китайской традиции — тот, кто пресуществляет себя в бездну творческих метаморфоз бытия и потому возвращается в мир с каждым мгновением сознательно проживаемой жизни.
Разгадка тайны власти кроется не в определениях понятий и не в каких-нибудь премудрых книгах, недоступных для простых умов. Она — в полной просветленности сознания, дарующей покой, безмятежность и безупречную уравновешенность, что, согласно автору «Гуй Гу-цзы», соответствует «срединности и прямоте» (чжун чжэн) во всякой деятельности.
Китайское искусство стратегии есть мудрость и, значит, достояние зрелого ума. Она вызревает во времени, как неспешно, но неуклонно зреет плод, и открывает свои тайны тому, кто умеет не просто ждать, но приуготовлять будущее, ждать деятельно. Иначе говоря, сделать своей аскезой праздность — и упразднить все заботы, разделаться со всеми делами. «Грядущее и отдаленнейшее суть мера сегодняшнего дня» — гласит самый нравоучительный афоризм, принадлежащий самому яростному в человеческой истории врагу морали.
Могущий вместить да вместит.
Издания и исследования «Гуй Гу-цзы»
Гуй Гу-цзы сы чжун (Четыре списка «Гуй Гу-цзы»). Чжунго цзысюэ минчжу цзичэн (Собрание знаменитых произведений китайских ученых). Тайбэй, б. г.
Байхуа Гуй Гу-цзы («Гуй Гу-цзы» на разговорном языке). Пекин, 1996.
Сяо Дэнфу. Гуй Гу-цзы яньцзю (Исследование «Гуй Гу-цзы»). 2 испр. изд. Тайбэй, 2001.
Чжао Цюаньпи. Гуй Гу-цзы чжуши (Комментарии к «Гуй Гу-цзы»). Тайбэй, 1978.
Гу Няньсянь. Цзунхэнцзя яньцзю (Исследование школы политической стратегии). Тайбэй, 1969.
Лань Ялин. Гуй Гу-цзы цзунхэн чжихуэй (Мудрость выстраивания стратегических союзов у Гуй Гу-цзы). Пекин, 2013.
Линь Гэндун. Гуй Гу-цзы бинфа (Военное искусство Гуй Гу-цзы). Тайнань, 1993.
Сюй Фухун. Гуй Гу-цзы яньцзю (Исследование «Гуй Гу-цзы»). Шанхай, 2008.
Фан Личжун. Гуй Гу-цзы. Чуаньтун вэньхуа пуцзи душу (Общедоступные книги для чтения по традиционной культуре). Чанчунь, 2011.
Фан Пэнчэн. Гуй Гу-цзы: шуйфу таньпань ды ишу (Гуй Гу-цзы: искусство убеждения в переговорах). Тайбэй, 1999.
Цай Цзянь. Гуй Гу-цзы цюань цзи (Полное собрание сочинений Гуй Гу-цзы). Т. 1–4. Фучжоу, 2011.
Чжан Пин. Ляо Пэн. Гуй Гу-цзы дацюаньцзи (Полный свод сведений о «Гуй Гу-цзы»). Пекин, 2011.
Чжао Янь. Гуй Гу-цзы ды чжихуэй (Мудрость Гуй Гу-цзы). Пекин, 2009.
Чэнь Инлюэ. Гуй Гу-цзы саньшилю уди шэньчжа (36 упраздняющих вражду божественных приемов Гуй Гу-цзы). Тайбэй, 1973.
Глава первая. Открытость и закрытость [4]
Комментарий Тао Хунцзина: «Искусство разговора таково: порой открываешься, чтобы показать свое согласие с собеседником, порой же закрываешься, чтобы дать знать о своем несогласии с собеседником».
Обозревая все произошедшее с древних времен, мы видим, что великие мудрецы в этом мире между Небом и Землей были впереди всех людей и управляли вещами, давая им имена и созерцая раскрытие и закрытие Инь и Ян [5] . Так они постигали принципы жизни и смерти, предвидели рождение и гибель всего сущего, проникали в исток человеческого разумения, читали знамения всех перемен и превращений [6] . Поэтому они прочно владели принципами всех явлений.
4
Знаки бан и хэ в заголовке означают «раскрытие» и «закрытие» и ассоциируются соответственно с силами Ян и Инь. Исходное значение первого термина — «стоять с распростертыми руками». Чжао Цюаньпэн толкует их как активную и пассивную позиции в разговоре: в первом случае мы сами вызываем собеседника на откровенность, во втором — позволяем говорить ему. В китайской традиции и, в частности, в традиционных боевых искусствах эти понятия выходят далеко за рамки собственно «открытой» или «скрытной» манеры поведения. В школах кулачного искусства, например, подлинный смысл исполнения комплексов нормативных движений заключается как раз в чередовании моментов «раскрытия» (кай) и «закрытия» (хэ) внутреннего состояния, что позволяет мастеру генерировать так называемую «внутреннюю силу» (цзинь), используемую в ударе. Ритм раскрытия и закрытия соотносится с динамикой «кожного» и «утробного» способов дыхания, которая отличается чередованием вдохов (раскрытий) и выдохов (закрытий). Разумеется, этот ритм имеет и космологический аспект: по китайским представлениям, само Небо или, точнее, Небесные Врата (о них есть упоминание уже в древнейшем даосском каноне «Дао-Дэ цзин») периодически «раскрываются» и «закрываются».
5
Инь и Ян — две полярные силы (но не два противоположных принципа) мироздания, символизирующие соответственно мрак, холод, пассивность, женское начало и свет, тепло, активность, мужское начало.
6
В словосочетании «перемены и превращения» (бянь хуа) первое понятие относится к доступным непосредственному наблюдению изменениям в физическом мире, а второе — к необъективируемым превращениям на уровне микровосприятий.
Посему мудрецы Поднебесного мира с древности до нынешнего времени держались единого пути. Перемены же и превращения [7] невозможно исчерпать, но каждое из них имеет свою правду: они предстают то как Инь, то как Ян, то мягким, то твердым, то раскрытием, то закрытием, то сжатием, то растяжением. Так мудрецы, обладая единым принципом, управляющим всем сущим, определяли то, что идет впереди и что идет следом, взвешивали силу и возможности каждого, устанавливали способности и умение, достоинства и недостатки каждого [8] .
7
В китайской традиции «перемены» (бянь) относятся к видимым изменениям, а «превращения» (хуа) — к бесконечно малым метаморфозам на уровне символической реальности, или «семян» вещей.
8
Комментарий Тао Хунцзина: «Здесь говорится о том, что мудрец, используя людей, должен определить, насколько хороши способности каждого и сколь велико умение каждого, а затем использовать их в соответствии с их талантами».