Тайный преемник Сталина
Шрифт:
В стремлении сохранить свою власть и влияние, высокие посты и льготы объединились все — и правые, и левые, и «твердые» «сталинисты», и «мягкие» партийные «либералы», державшие до поры до времени против «диктатора» и «деспота» свой камень за пазухой. Под объединенным мощным давлением «плавная» система передачи власти в руки молодого поколения рухнула, не в его пользу изменилась и расстановка сил в высших руководящих инстанциях. Но разрушая сталинское наследие в надежде сохранить свои высокие посты, Молотов, Булганин, Маленков, Каганович, Ворошилов и Берия по сути рыли могилу сами себе. Не захотев расстаться с частью власти, они вскоре потеряли ее всю, уйдя в политическое, а Берия и физическое небытие… Скорее всего, рука свыше наказала их за проявленную беспринципность и низость по отношению к человеку, которого совсем недавно превозносили до небес.
Предотвратить начавшийся процесс мелкобуржуазного перерождении
Измена, фактическое предательство его дела ближайшими соратниками, клявшимися в верности сталинскому наследию, конечно, объясняет многое. Но ведь Сталин, который острее и глубже других чувствовал фальшивость и ненадежность этих клятв, не смог вовремя принять необходимых предупредительных мер. Была ли его личная вина в том, что после его смерти локомотив социализма постепенно стал замедлять ход, потом сошел с рельсов, а затем и покатился под откос? Строго говоря, да, вина очевидна. Но с учетом всех тогдашних обстоятельств, уместней говорить не столько о личной вине, сколько о политическом просчете, который и погубил все дело.
Сталин недооценил глубины мелкобуржуазного перерождения своих ближайших соратников и не сумел вовремя отодвинуть от руля тех из них, которые только и ждали удобного момента, чтобы приступить к радикальному пересмотру его наследия. И, наоборот, не смог поставить на решающие посты, или хотя бы на один из ключевых постов человека типа Пономаренко. А сделать это надо было еще на XIX партийном съезде, когда Сталин открыто заявил о необходимости передачи власти в руки молодого поколения, но ограничился полумерами. Да и сам, подав в отставку с высших постов, уступил «единодушному» требованию остаться. А надо было уходить, раз уж сам заявил об уходе. Авторитета и власти без всяких постов хватило, чтобы влиять в нужном направлении на ситуацию. Получилось же, что насторожил «старую гвардию», а своему преемнику так и не доверил важнейший пост. Создавшая неопределенность была политически опасна, но видимо, длительное пребывание у государственного руля притупило бдительность и классовое чутье большевика ленинской школы. Сталин, всю жизнь без остатка посвятивший высшим интересам партии и государства, невольно судил о своих соратниках по самому себе и не мог даже в худших своих опасениях предположить, что они начисто забудут об этих интересах уже у его гроба.
Конечно, в радикальных кадровых переменах был определенный риск — Сталин, видимо, помнил, как подводили его в прошлом молодые выдвиженцы — тот же Кузнецов или Вознесенский — и хотел еще раз убедиться, что не совершил ошибки, еще раз, пока оставались силы, поработать на страну, сделать то, что без него не смог бы сделать никто иной. Однако наступает момент, когда рисковать необходимо, но эту грань политический гений Сталина, безошибочно определявший кризисные моменты в прошлом, не уловил…
Доверчивость. Недостаток, вполне извинимый для целого народа — хотя бы из-за страшной цены, которую приходится за него платить — вряд ли можно простить государственному лидеру, даже самому талантливому и преданному своей стране. Но, честно говоря, язык не поворачивается сказать слова осуждения — на фоне последующих пигмеев на высоких постах гигантский рост Сталина проступает все более отчетливо и вызывающе. Когда это станет очевидно каждому школьнику, а события развиваются именно в таком направлении, сталинское наследие вновь станет востребованным для реального, а не показушного решения фундаментальных проблем страны.
Впрочем, в полузабытых и во многом непонятых еще 50-х годах о реставрации капитализма как неизбежной плате за отказ от этого наследия открыто говорил еще вождь китайских коммунистов Мао Цзэдун:
«У нас тоже были такие недалекие, страдающие мелкобуржуазной слепотой люди, были и свои Хрущевы во главе с Лю Шаоци. Как и в переродившемся Советском Союзе они превращались в оторванную от масс замкнутую партийную аристократию, в новую эксплуататорскую касту, считавшую что может расслабиться в кресле, лениво пиная народ ногой…. Такой бюрократический стиль вызывал отвращение в массах, они готовы были швырять в этих партийных чинуш камни. Мы не стали дожидаться, пока эти перерожденцы улучат удобные момент и повернут руль в сторону капитализма. В ходе великой пролетарской культурной революции с помощью самих масс и особенно молодежи, наиболее непримиримо относящейся ко всем безобразиям и злоупотреблениям, ко всем нарушениям социалистических норм, нам удалось вышвырнуть со своих постов Лю Шаоци и его сторонников, этих пролезших в партию змей и демонов, подспудно готовивших буржуазную контрреволюцию. Ну а вместо них на руководящие посты и опять при содействии трудящихся масс
Что ж, в прозорливости Мао Цзэдуну, объявленному через несколько лет пришедшими к власти сталинскими соратниками во главе с Хрущевым «мелкобуржуазным левацким авантюристом», не откажешь. Таким безголовым «леваком» в итоге оказался сам Хрущев. Предпринятый им авантюрный скачок в коммунизм закончился полным провалом и резко ослабил Советский Союз. Мао Цзэдуну удалось то, что не получилось у Сталина — обновление партийного и государственного руководства молодыми кадрами, действительно заботящимися об интересах народа и своей страны. И социалистический Китай мощно рванул вперед, заняв на мировой арене место Советского Союза, разрушенного мелкобуржуазными перерожденцами, отказавшимися от наследия Сталина.
Правда, витиеватая восточная фраза о «пролезших в партию змеях и демонах, подспудно готовивших буржуазную контрреволюцию», звучит немного комедийно. Куда проще и точней знаменитое сталинское «враги народа». И не следовало ли решительно и беспощадно убрать этих врагов с высоких государственных постов? Как это было сделано в 1937 году в Советском Союзе и годы культурной революции в Китае. Ответ у всех перед глазами…
Как Хрущев расправился с преемником Сталина
Когда Никита Сергеевич с благословения Маленкова и Берии стал первым человеком в партии, Пономаренко сказал своему помощнику Николаеву: «Теперь нас ждут перемены. Советую тебе поискать другое место работы». Он не ошибся. Карьерный взлет сменился резким скатыванием вниз. Злопамятный и мстительный «Микита» ничего не прощал.
Правда, расправиться с Пантелеймоном Кондратьевичем было не так-то просто. Он пользовался большим авторитетом в партии, об особых симпатиях к нему вождя знали многие. Да и на всех постах, которые он занимал, проявил себя с наилучшей стороны, придраться было абсолютно не к чему. Хитроумный Хрущев нашел, как ему казалось, безошибочный ход. Он добился решения о назначении Пономаренко министром культуры. Пантелеймон Кондратьевич приходил на укрупненное министерство — в него вливалось 14 бывших министерств, комитетов и ведомств. Управлять такой махиной было крайне сложно. Теперь Пономаренко должен был иметь дело не только с послушными и дисциплинированными чиновниками, но и со строптивыми кинорежиссерами, писателями, поэтами, художниками и скульпторами. При Сталине с их мнениями, настроениями и даже капризами считались — вождь прощал людям искусства многое, только бы создавали произведения, помогающие воспитанию нового человека, реализации поставленных партией идеологических задач. Один кинорежиссер Иван Пырьев, лауреат нескольких Сталинских премий, чего стоил. Считая себя крупной фигурой в киноискусстве, он и с партийными руководителями разговаривал свысока. Один раз даже нагрубил и самому Хрущеву, который как руководитель Московской партийной организации пытался найти подходы к творческой интеллигенции.
Пономаренко, предполагал Хрущев, сломит себе на этом посту шею, потеряет авторитет среди этой распущенной и вольготно чувствовавшей себя при Сталине творческой братии. Тем более что ему были поставлены задачи усиления партийного влияния в этой среде, а Пантелеймон Кондратьевич, и Хрущев хорошо знал это, предельно добросовестно исполнял все партийные поручения. Все получилось, однако, с точностью наоборот.
Пономаренко любил искусство, прекрасно знал художественную литературу и кинематограф, причем не только отечественный, но и зарубежный и, главное, умел ладить с творческими людьми. С тем же Пырьевым, пришедшем к Пономаренко жаловаться на своих кинематографических начальников, Пантелеймон Кондратьевич нашел общий язык, тот ушел от нового министра в хорошем настроении. И потом не раз повторял своим друзьям, что новый министр в отличие от партийных дураков и невежд вроде Хрущева, разбирается в искусстве и понимает его специфику. Авторитет Пономаренко как умелого и знающего руководителя на новом посту только возрос, в творческих, да и партийных кругах стали говорить о том, что новое руководство во главе с Маленковым и Хрущевым сознательно затирают более способных и грамотных деятелей. А это все-таки была Москва, здесь располагался Центральный Комитет партии, работало правительство, да и в самой московской партийной организации было немало недовольных стилем и методами руководства новых лидеров страны. Пономаренко невольно становился фигурой, вокруг которой начинало концентрироваться это недовольство. Чувствуя это, Хрущев, легко заручившись согласием других членов Президиума ЦК, направляет Пономаренко на периферию — в Казахстан. Там планировалось крупномасштабное освоение целинных земель — мероприятие, по замыслу Никиты Сергеевича, весьма перспективное для быстрого и окончательного решения проблемы обеспечения страны зерном, но в то же время крайне сложное и рискованное. Пономаренко направляли в республику для избрания Первым секретарем ЦК компартии, под чьим руководством и должно было осуществляться освоение целинных земель.