Тайный Союз мстителей
Шрифт:
— Погоди-ка. А в кого это ты метишь, с синими-то? — прервал Альберт Другу. На лице его при этом было написано глубокое удовлетворение.
— В пионеров, конечно. У них же синие галстуки, — пояснил Друга, несколько недовольный тем, что его прервали.
— Здорово у тебя получается, — произнес Альберт. — Шпарь дальше!
…Кто поверит ему — угодит в ловушку. Но хоть у героя ума палата, Слабо ему нас одолеть, ребята! Жаль, в Бецове скоро от скуки взвоем; Уж лучше в колонию под конвоем! Коллега Линднер нас сжил со свету, С тех пор как он здесь — нам жизни нету. Прогнать бы в шею педагога, Адью — и скатертью дорога! [5]5
Стихи в переводе А. Голембы.
Оба они еще некоторое время прислушивались к отзвучавшим словам. Наконец Альберт воскликнул:
— А лихо мы это с тобой состряпали!
— Почему это «мы»? — Друга явно был не согласен с таким толкованием своих авторских прав.
— А потому, что на стол учителю его положу я, — объяснил Альберт. — И переписать надо. Твою лапу он не разберет. Эх ты, сочинитель!
— Не надо меня так называть!
— Как?
— Ну… сочинителем.
— Да я все забываю, сочинитель, — сказал Альберт. — А переписать мне все равно придется.
— Ты что, правда хочешь?.. — Друга испытывал некоторую неловкость.
— А ты как думал? Искусство — оружие! Это я где-то читал.
— А вдруг узнают, кто написал?
Альберт равнодушно пожал плечами.
— Ну и что?
— Тоже правильно, — согласился Друга.
Раздался звонок. Придя в класс, Альберт сразу же принялся переписывать стихотворение. Порой, когда он не мог разобрать каракули Други, он совал ему листок под нос, прося объяснить.
На следующей же перемене Альберт положил листок учителю на кафедру.
Линднер вошел, сел, сказал что-то ученикам, но вдруг запнулся и взял листок со стихотворением. Прочитав, должно быть, только первые несколько строк, он снял очки, протер их о рукав, как всегда делал, когда не знал, что сказать, или принимал какое-нибудь решение. Затем он улыбнулся всему классу. Однако Друга заметил горькую складку в углу рта и на миг пожалел, что они подложили учителю стихотворение. Но тут же ему пришло на ум, что он ненавидит учителя, и он заставил себя злорадно ухмыльнуться.
— Возьмите учебники, — сказал учитель, — и прочтите последний абзац на двести шестнадцатой странице. Мы потом поговорим о том, что там написано.
«Время хочет выиграть, — догадался Друга, — чтобы стихотворение до конца прочитать». Альберт посмотрел на него понимающе, и оба ухмыльнулись. Неожиданно подняв голову, учитель заметил это. Но ничего не сказал, а стал читать дальше. Время тянулось страшно медленно, и Друге показалось, что учитель хочет выучить стихотворение наизусть. В конце концов, Линднер сложил листок и сунул его в боковой карман пиджака.
— Прочитал? — спросил он Другу Торстена.
За Другу ответили сразу многие голоса:
— Да.
— Хорошо, — сказал учитель. — А теперь, Друга, расскажи нам, почему во Франции четырнадцатое июля отмечают как национальный праздник.
Друга встал. Он так и не успел прочитать заданного и сразу начал запинаться.
— Потому что… Четырнадцатое июля… Во Франции отмечают четырнадцатое июля как национальный праздник… Четырнадцатое июля во Франции никто не работает потому…
— Нет, лучше пускай кто-нибудь другой расскажет! — спокойно сказал учитель. — Ты, вероятно, не успел до конца прочитать.
— Да, да, — согласился Друга и сел.
Теперь он был убежден, что учитель угадал в нем автора стихотворения, и ему стало не по себе. И не то чтоб он вдруг испугался. Нет, у него возникло чувство какой-то неуверенности — он же не знал, на что учитель решится.
Шел уже последний урок, а Линднер еще ни словом не обмолвился о стихотворении. Наконец он распустил учеников по домам, и Друга вздохнул с облегчением. Но тут же услышал:
— Друга Торстен, будь добр, подожди уходить.
— Мне остаться? — шепотом спросил Альберт, заметивший испуг товарища.
Друга покачал головой.
— Что ты! — Он попытался даже улыбнуться.
Учитель Линднер взял стул и поставил его рядом со своим — для Други.
— Садись, — предложил он.
Но Друга не садился.
— Это ты написал? — спросил учитель довольно приветливо и показал на переписанное стихотворение.
— Ну и что? — грубо ответил Друга, глядя полными ненависти глазами на Линднера.
Учитель сделал вид, что ничего не заметил.
— Хорошо, что ты пишешь стихи, — сказал он. — Только знаешь, я ведь тоже немного пишу. — Он улыбнулся.
Почувствовав, что у него колени сделались как ватные, Друга опустился на стул рядом с учителем.
— Но видишь ли, — продолжал учитель все так же приветливо, — когда пишешь стихи, необходимо соблюдать определенные правила. Настоящее стихотворение — оно как бы похоже на дерево. — Он развел руки, словно ветви. — У него есть корни, ствол, крона. И если ты попытаешься выкинуть из него хоть бы строчку или слово — оно рухнет. И добавить ничего нельзя — оно должно быть цельным и законченным. Но вот о твоем стихотворении этого, пожалуй, сказать нельзя… — Он ласково улыбнулся Друге. — К нему можно добавить еще десять строк, можно десять и вычеркнуть — от этого ничего не изменится.