Тайный Союз мстителей
Шрифт:
— Все мы появляемся на свет в чем мать родила. И никто не может сказать, какую мы будем играть в жизни роль, хорошую или плохую. Это определит среда, окружение, в котором мы растем и которое нас воспитывает. Только доброта, хороший пример, любовь способны воспитать из нас хороших людей. Ну, а как быть, если с малолетства мы живем в нужде, если с малых лет мы страдаем от несправедливости и презрения? Тогда мы не можем вырасти добрыми и хорошими, мы должны сперва узнать, что такое хорошо.
В уголках его губ появилась какая-то горестная складка, порой он чуть улыбался, как бы желая примирить с собой слушателей.
— И мы судим людей, — продолжал он, — которые всю жизнь лишены самого необходимого, лишены из-за нас. Мы ломаем себе головы
Если хотите, я могу вам доказать, каким образом война стала первопричиной несчастья и нужды этих ребят. Та самая война, в которой все мы виновны! — Учитель Линднер подался вперед, напряженно ожидая возражений, однако никто ему не возражал. — Но собственную вину мы не любим признавать, а ребят виним. Это, видите ли, освобождает нас от обязанности самим спешить на помощь. Разумеется, куда легче ругать других, чем презирать самого себя! И не от этих детей мы должны защищаться, а от нас самих, от нашей лени, от наших привычек. Здесь были произнесены страшные слова: «преступление», «бандиты». Но какие же это преступники? Они напали на взрослого человека, избили, да так, что его пришлось отправить в больницу. Ну, а почему они это сделали? Скажу вам со всей откровенностью: да потому, что этот человек превратил жизнь одного из этих юношей в сплошной ад, потому что он избивал его кулаками и ногами, где и когда только мог. И это мы называем его правом! А когда дети встали на защиту, мы кричим: «Преступники!» Чего же ребята добивались? Боль, страдания приемного отца должны были утешить их измученного побоями товарища. Надежды на то, что жизнь его станет легче, не было никакой. Ради того чтобы утешить товарища, они совершили преступление. Я готов плакать при одной мысли об этом! И все же я утверждаю, что у этих ребят есть доброе начало. Быть может, даже именно оно и заставило их совершить этот поступок…
Послышался неодобрительный гул. Учитель Линднер, должно быть, попал в точку. Теперь ничто не могло его сбить.
— Поступок этих ребят свидетельствует об их остром чувстве справедливости. В нем сказалось желание проявить свою самостоятельность в той среде, в которой, как они полагают, у них нет никаких прав. Сами взрослые показали им, что сила выше права. Вот они такие и выросли. Откуда же этим ребятам знать, что такое высокая нравственность, этика, в чем смысл жизни, честь, справедливость, если мы сами иногда, даже в нынешнее время, попираем эти понятия? Мы любим возмущаться дурными нравами нынешней молодежи и охотно говорим о том, что сами-то мы были совсем другими — какое это неудачное сопоставление! Игрушками этих детей, если вообще выпадало на их долю играть, были ржавые винтовки и пробитые пулями стальные каски. До сегодняшнего дня у них был только один путеводитель, и имя ему — нужда! Мы-то могли вырасти другими. Нас в этом возрасте никто не бросал в самую гущу жизни. И поэтому они вовсе не хуже нас. Они же мечтают, мечтают — порой не сознавая этого — стать такими же, как все! Я верю в этих ребят и убежден, что с нашей помощью им удастся вновь выйти на правильный путь…
Кое-кто из кулаков нарочито шумно зевал, должно быть не придумав ничего более умного, а Грабо даже порывался прервать выступление своего коллеги. Однако представитель округа всякий раз мягко осаживал его. Зато многие переселенцы очень внимательно слушали Линднера. Сначала их поразила смелость и глубина мысли молодого учителя, а затем у них возникло и чувство симпатии к нему. Должно быть, его вызвала та страстность, с которой боролся Линднер, почти не имея поддержки.
Теперь учитель Линднер заговорил о том, почему он потребовал от пионеров, чтобы они защищались, пуская в случае необходимости в ход и кулаки.
— Пионер, — сказал он, — это мостостроитель. И речь теперь идет о строительстве моста в новые, лучшие времена. Пионеру не к лицу отступать перед трудностями. Даже если поначалу и покажется, что они непреодолимы. Только в борьбе с трудностями пионер сам сможет обрести силу. Пионерский галстук и членская книжка — это еще далеко не все. Мы все и каждый пионер, — продолжал он, — должны помнить о тысячах и тысячах детей, погибших в газовых камерах, умерших от голода, заваленных во время бомбежек. Ведь и эти дети никогда не теряли надежды на счастливый, радостный смех. И да исполнится ныне эта надежда для всех детей! Никто не имеет права отказывать им в этом. А если все же кто-нибудь попытается — пусть пеняет на себя, когда они по-своему дадут ему отпор.
Затем он обратился к пастору Меллеру. Да, он, Линднер, действительно хотел, чтобы пионеры добились уважения к себе. Разумеется, было бы гораздо проще отправить Альберта Берга в трудовую колонию. Но ведь речь не о том, чтобы иметь в селе как можно больше пионеров, а о том, чтобы помочь как можно большему числу детей. И тут он должен признать, что Альберт Берг и Друга Торстен ему так же дороги, как любой из пионеров.
В эту минуту зажегся свет. И учитель Линднер увидел, что только несколько крупных хозяев смотрели на него с открытой враждебностью: лесничий демонстративно чистил ногти, давая понять, как ему скучно; на остальных лицах он заметил интерес и доброжелательность. В том числе и на лице Шульце — неужели он не ошибся! — даже Шульце радостно кивал ему! А фрау Граф, бургомистр, улыбалась. Это придало ему мужества, и он сказал:
— Мы же хотим воспитать революционеров, людей, которые всегда будут говорить то, что думают, ни перед кем не склонят своей головы, помыслы и действия которых чисты и благородны. Дело идет о достоинстве человека, и мы не имеем права попирать это достоинство ногами. Иначе мы воспитаем рабов. Все это вместе и заставляет меня сказать: я не допущу, чтобы Друга Торстен и Альберт Берг попали в колонию. Во всяком случае, пока я здесь учитель, они останутся в Бецове.
Все почувствовали: это был вызов. И господина Грабо уже никакая сила не могла удержать на месте.
— Тем самым вы отрицаете прогрессивный характер наших трудовых колоний для юношества! — набросился он на Линднера. — Не понимаю, почему там воспитывают рабов!
Учитель Линднер улыбнулся.
— Нет, коллега Грабо! — сказал он. — Нет, там не воспитывают рабов. И тем не менее я против колонии в данном случае. Ведь подобные заведения и организации должны служить нашему общему делу, а не нашей лени. Характер наших тюрем тоже иной, чем прежде, и все же мы далеко не всякого, кто совершил какой-нибудь проступок, заключаем в тюрьму.
Мы прибегаем и к денежным штрафам, назначаем испытательный срок, налагаем и другие наказания. Бывают ведь случаи, когда и судья высказывается против тюремного заключения подсудимого.
Многие родители ехидно улыбались, а Грабо посинел от злости. Чтобы выступить снова, у него уже не хватило духу.
— Разумеется, я не сравниваю трудовую колонию с тюрьмой, — продолжал учитель Линднер. — И все же отправка в колонию не отличие! Это интернат для трудновоспитуемых детей, для беспризорных правонарушителей. И если мы отправим наших учеников туда, они воспримут это как вопиющую несправедливость. Они же не видят в своих поступках ничего преступного, для них это борьба за справедливость, вполне оправданная форма самоутверждения. Более того, я думаю, что эти ребята убеждены в своей правоте и в несправедливости окружающего их мира. И как мне это ни горько, я не в силах доказать им обратное.