Тайный суд
Шрифт:
– А мы ее щас маленько пощекотим, – осклабился фиксами другой. В руке у него сверкнула финка.
– Пошли отсюда, ублюдки, – отозвалась девушка неожиданно твердо. В ее голосе не было ни тени страха.
Горбатый хмыкнул:
– Храбрая!.. Ну-ка, Жиган…
Фиксатый этот Жиган сделал к ней шаг.
…Словно кто-то другой, умелый и необычайно ловкий, вдруг вселился в него, миг назад бывшего лишь двуногим без перьев. В один, казалось, прыжок Юрий очутился за спиной у бандита. Услышал голос девушки:
– Юрочка, не надо! Я сама!
Почему «Юрочка»?.. Думать было некогда – сомкнув руки замком, он изо всех сил нанес удар. Жиган устоял на ногах и, проскрипев:
– Фраер очкастый!.. – махнул ножом.
Боли Юрий не почувствовал, только в боку на миг сделалось горячо. Второй удар Васильцева пришелся фиксатому между глаз, и тот, отлетев, проломил головой дощатый забор.
Тут же чей-то нож сзади прошелся по плечу, лишь слегка царапнув кожу. Юрий резко развернулся, чтобы предупредить второй удар, но отбиваться было уже не от кого: второй фиксатый, скуля и держась руками за мошонку, корчился на снегу, а горбун вился волчком, пытаясь защититься от девушки, которая очень ловко нападала, то умело нанося ему удары руками, то, еще более умело, ногами. Было совершенно непонятно, как ей это удается в этих сапожках на каблучках.
Вмешаться Васильцев не успел. Миг спустя удар сапожком в челюсть достиг цели, горбатый подлетел кверху и обрушился в сугроб.
– Я сама виновата, – тихо сказала девушка Васильцеву. – В этой шубе – в такие места…
Показалось, что в красивом лице девушки было что-то детское. Или не было?.. Или было, но не сейчас, а выскользнуло откуда-то из давней памяти.
– А ты, Юрочка, ничуть не изменился, все такой же бесстрашный.
Неужели?!
– Катя… – проговорил он.
Да, конечно, это была она, та девочка, Катя Изольская, ради брата которой он когда-то не раздумывая сиганул в окно.
– Узнал, – улыбнулась Катя. – А все говорят, меня невозможно узнать.
Изменилась, конечно, до неузнаваемости, и сейчас хороша была несказанно – утонченное лицо, большие, выразительные глаза, то была какая-то особая, умная красота, совсем не такая, как у красавиц актрис из нынешних кинофильмов. И все-таки, все-таки сохранилось что-то и от той девочки из детства.
Ответить он не успел, Катя, взглянув через его плечо, крикнула:
– А ну не шевелиться! – К окончательному его изумлению она выхватила из кармана маленький пистолет и передернула затвор. – Лежать, а то дыр понаделаю!
Он обернулся. Те трое уже поднялись, в руках у двоих были ножи.
– Не боись, это пугач у ней, – зло бросил горбун. – Мочи обоих.
Робея все-таки, они стали приближаться.
– Пугач?.. – Катя выстрелила им под ноги. Взметнулся фонтанчик снега, и те замерли на месте. – Ну, кто хочет из этой игрушки маслину в лоб?
Один из фиксатых тихо матюгнулся, и все трое мигом исчезли за поваленным заборчиком.
Когда остались вдвоем, Катя сказала:
– Слава богу, нашла тебя наконец!
– А вы… а ты искала?
– Во всяком случае, надеялась найти. А сегодня случайно увидела тебя у «Националя». Еще не понимала, ты это или не ты, решила пойти следом… – Вдруг воскликнула: – Ой, у тебя же кровь! Ты ранен! Тебя надо в больницу!
– Не надо в больницу. Пустяки, царапина, – помотал головой он, хотя теперь начал ощущать боль, и ватник на правом боку сделался мокрым.
– Ну тогда – ко мне, я обработаю.
Она взяла его за руку, потащила за собой. Рука у нее была маленькая, совсем детская, кто бы мог поверить, что пару минут назад эта миниатюрная девушка запросто уложила двоих здоровенных мужиков!
Вскоре она вывела его на освещенную улицу. Сказала:
– Стой здесь, – и, махая рукой, выбежала на дорогу.
Дорогая шубка сделала свое дело – первый же проезжавший автомобиль сразу притормозил.
– Садись! – крикнула она.
При виде васильцевской телогрейки водитель поморщился, вздохнул, но возражать не стал.
Через полчаса они входили в просторный, сияющий светом подъезд ее дома. Когда вошли в ее квартиру, он, еще прежде чем Катя зажгла свет, с порога ощутил забытый им с детства запах уюта и благополучия. Да, теперь, судя по всему, они с ней обретались в совершенно разных мирах. Но при зажженном свете разлет их миров оказался еще более разительным. Двери всех четырех комнат, выходивших в прихожую, были открыты – значит, квартира не коммунальная. Господи, неужели кто-то еще нынче так жил в СССР?!
– Это – твое? – не удержавшись, спросил он.
– В общем, да, – кивнула она. И добавила: – Почти.
Слово «почти» его кольнуло – оно означало, что живет она в этих хоромах не одна. Впрочем, конечно же, и не могло быть иначе.
Катя сказала:
– Иди в ванную, разоблачайся, погляжу на твое ранение.
В большущей ванной комнате, отделанной мрамором, с зеркальными стенами, его телогрейка и спецовка, сброшенные на пол, особенно постыдно пахли гарью. Рана на боку была действительно не опасной, нож только распорол кожу, хотя и довольно глубоко. Катя вошла с ватой, йодом, бинтами.
– Жить будешь, – заключила она. Быстро и умело обработала рану и со словами: – Спецовку твою потом домработница постирает, сейчас что-нибудь принесу, – упорхнула.
«Наверно, принесет рубашку мужа», – тоскливо подумал Васильцев. Однако она вернулась с какой-то шелковой дамской разлетайкой, украшенной драконами:
– Уж надень как-нибудь. Извини, мужского ничего нет.
Вот это было действительно странно. «Почему?» – думал он, бредя следом за ней в богато обставленную комнату.
Усевшись в кресло, Юрий снял свои убогие очки с проволочной дужкой и теперь, видя Катю сквозь густой туман, воспринимал ее как мираж оттуда, из детства.
– Ну а теперь – давай, – сказала она. – Как жил, как живешь – все рассказывай.
Он послушно стал рассказывать о своем нынешнем житье-бытье – обо всем, кроме того вчерашнего письма и своей сегодняшней встречи с Домбровским.
– Да, печальные дела, – вздохнула Катя. – Я уже много таких историй слышала. Невесело у вас тут.