Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Фоско Марайни

Трудно представить себе встречу более странную и в каком-то смысле более трогательную, чем короткая, единственная ритуальная встреча далай-ламы и воплощения Ямдрок-цо – двух подростков, двух пленников суровых монастырских условностей, двух пленников разных мифов. Один из этих мифов грандиозный, красивый и благородный, а другой – ужасный, темный и первобытный. Оба просто символы, инциденты, «фантомные тела» в невероятной метафизической фантасмагории, в сумасшедшей игре символов. Оба позолоченные пленники церемониала и этикета дворов и монастырей. Но это два человека, и они молоды. Что они чувствуют на этой короткой встрече?

Монастырь Дунгкар: чудовищные связи защищают медитирующего доктора

На днях я хотел побывать в монастыре Дунгкар, но

не дошел до него и остановился в Лингматанге, но «летние каникулы» маленького бодхисатвы долины Тромо уже закончились, и монахи вернулись в монастырь. В этом уверил меня Чампа, когда заходил за мной, так что в восемь часов утра мы вышли из Ятунга, оживленно разговаривая.

Дорога шла по дну долины, вдоль реки ослепительно цвели заросли шиповника. То и дело мы натыкались на тарчо, поющий на ветру, замечали чортен или менданг. Менданг – это священные стены, где лежит пепел мертвых лам, богослужебные объекты, разные реликвии или писания. Наверху длинные ряды камней с грубо вырезанными изображениями самых популярных богов: будды Амитабхи или будды Акшобхьи, бодхисатвы Авалокитешвары или бодхисатвы Манджушри, Мануши-будды Шакьямуни или Майтрейи, а также ужасные мужские и женские фигуры, самая частая из них – Ваджрапани, и довольно часто встречается Ваджраварахи.

Какое-то время дорога шла между вертикальными каменными стенами со священной резьбой (самая большая изображала Падмасамбхаву). «Ом мани падме хум» тоже было написано сотни раз яркими цветами. В Тибете никогда нельзя скрыться от религии. Практически у каждого встречного погонщика было при себе кау и небольшой талисман на шее, даже если он внаглую курил сигарету. Было видно много караванов, которые направлялись в Индию с грузами шерсти. Шерсть – главный тибетский предмет экспорта. Он дает правительству некоторое количество долларов, которое то использует на медленную (и пока что разумную) модернизацию страны. В Лхасе уже есть электростанция, проектируется больница и строятся мосты. Единственное, где они ставят предел, – это строительство нормальных дорог и ввоз автомобилей. Если допустить их сюда, говорят в Тибете, что станет с погонщиками мулов? Правда в том, что тибетцы предпочитают изоляцию и независимость коммуникациям и неизбежному подчинению. Учитывая, в каком состоянии сейчас находится мир, трудно их упрекать.

Мы дошли до развалин старого китайского военного гарнизона, который пришел в упадок после 1904 года, когда британская военная экспедиция под предводительством полковника Янгхазбанда проникла в Лхасу.

Китай кажется отсюда невозможно далеким, но каждый добрый китаец до сих пор уверен, что эти деревни принадлежат Китаю.

Мы оставили караванный путь справа от себя и спустились в деревушку Галиганг домов примерно из сорока, лежащую среди возделанных ячменных полей. У местной архитектуры много вариантов, которые привлекают своим сельским стилем (см. фото 18). Стены из камня и земли, большая деревянная крыша и большие окна в деревянных рамах. Стены беленые, и с течением времени древесина перекладин, крыш, окон и дверей приобретает добрую, честную, коричневую патину.

Из Галиганга мы продолжили спускаться к реке и потом стали снова подниматься по крутой тропинке, извилисто бежавшей между камнями и зарослями. Кругом росли земляника и шиповник в цвету. Чампа поднимался медленно; он слабого здоровья и не может переутомляться. То и дело мы останавливались, смотрели на долину и обменивались несколькими словами. Испуганная лошадь с ушами торчком пробежала мимо нас вниз по холму и пропала. Потом появился запыхавшийся мальчик с палкой.

– Твоя лошадь там! – крикнул Чампа.

Когда мы наконец дошли до монастыря, нас встретил яростный лай собак. Тибетские сторожевые псы огромные, свирепые звери; к счастью, днем они сидят на цепи. Мы прошли в ворота и очутились в большом дворе в окружении деревянных обителей. Двор к тому же служил для молотьбы, и в него открывались двери всех храмов. Один монах снимал с лошади мешки с зерном, рядом лежали сельскохозяйственные инструменты. Монастырь, как все монастыри «желтой веры», получает большие дотации из Лхасы, в основном натурой, и владеет собственной землей, которую монахи либо возделывают сами, либо сдают крестьянам.

Два ремесленника-мирянина работали у входа в самый большой храм. Один штамповал глиняные статуи разных божеств; после того как они высохнут, их покрасят и будут продавать верующим. Другой был художник, который заканчивал настенную роспись. В одном углу двора несколько плотников шумно пилили и сбивали столы. Из двери кухни вырывались клубы голубого дыма. Молодой монах в большом блестящем черном фартуке, неописуемо грязном, вышел оттуда с большой сковородой и повесил ее на стене на солнце.

Чампа исчез, так как пошел за смотрителем. Пока я ждал, несколько учеников окружили меня и стали возбужденно кричать «Пар! Пар!» («Фото! Фото!»). Чампа вернулся со смотрителем, и мы поднялись по небольшой лестнице на портик, который есть у каждого тибетского храма. Стены полностью покрывала роспись. Я узнал Четырех Небесных Царей, а также Двух Защитников Веры, Ваджрапани (Чана Дордже) и Хаягриву (Тамдрин) в их ужасной форме, они были нарисованы у двери. Четыре Царя (гьялчен джи) – мифические фигуры, связанные с легендой о Будде в самых древних известных документах. Их изображения в Индии, в великой ступе Санчи, уходят во II век до н. э. Тибетцы любят изображать их в виде воинов по образцам из Центральной Азии, у каждого из них свой цвет и свои символы. Кубера (север) желтый, он держит знамя в правой руке и мангуста в левой. Вирудхака (юг) либо зеленый, либо синий; его символ – меч, а на голове у него вместо шлема слоновья голова. Дхритараштра (восток) белый и играет на лютне, а Вирупакша (запад) красный и держит маленький чортен в руке. Эти фигуры редко отличаются индивидуальностью; обычно они теряются в лабиринте цветов, орнаментов и символов, что производит очень пестрый декоративный эффект, словно гобелен.

Каждый стиль – это язык, а каждый язык надо учить. Когда со временем ты привыкаешь к этому языку цветов и линий, превосходнейшие примеры росписи, где присутствуют Четыре Небесных Царя, кажутся выражением шумной радости среди красивых, роскошных, преходящих вещей мира. В общем, разумеется, у этих росписей либо чисто декоративная цель, такая же, как у короля, дамы и валета в колоде карт, либо они подчиняются гротеску – опасности, которая всегда присутствует в тибетской живописи. Но когда художник полностью следует традиционному образцу, Четыре Царя дают ему замечательную возможность выразить возвышенные, но сравнительно банальные темы, такие как сила, подвиг, изобилие, и не впасть в две тибетские крайности: ужас, с одной стороны, и аскетический мистицизм – с другой. Четыре Царя, уверенные повелители далекого золотого века, в блистающих доспехах сидят в цветистых садах среди флагов, музыкальных инструментов, оружия, даров, самоцветов, кораллов, шелков, драгоценностей, геральдических животных и символических лент, играя на лютнях, размахивая стягами, играя с экзотическими зверями.

Все мечты тибетских торговцев и разбойников выражены на этих стенах: мирское богатство и удовольствия, которые буддизм осуждает как бесполезные, вредные и греховные. Любопытно отметить, что японцы, которые во многом напоминают тибетцев, но более воинственны, всегда изображали Четырех Царей – которых они называют Тэнно – в виде скульптур угрожающего вида. Иными словами, они подчеркивают силу и действие, а не цвет и изобилие.

Внутри храм огромен и, как обычно, темен, загадочен, грозен; это место тайны, может быть, непристойной, может быть, жестоких и кровожадных церемоний. Но в тот раз там не было ничего подобного. Трое мальчишек бегали между длинными скамьями. У одного была лепешка, другие шумно пытались ее отнять. Смотритель, мудрый человек лет пятидесяти, с лицом в оспинах, крикнул: «Тихо!» – и мальчишки в ужасе убежали. В конце храма стояли какие-то огромные позолоченные статуи. В центре стоял Майтрейя (Чампа), будущий Будда, апостол пятой калпы, а рядом с ним Цонкапа (1357–1419), основатель «желтой веры» (Гелуг). Было несколько статуй поменьше, среди них статуя Тромо Геше (учителя Тромо), который десять лет назад воплотился в личности нашего маленького друга Нгаванга Лобсанга Чодена.