Тайный заговор
Шрифт:
— Этого не может быть, — снова и снова повторяла она, сжимая кулаки, словно пыталась бороться с судьбой. За какую-то долю секунды она поняла реакцию Бродки в соборе Святого Стефана. Она никогда не видела его мать, но сходство с той женщиной в Вене было просто разительное.
— Теперь я понимаю, почему ты сорвался, Бродка, — негромко произнесла Жюльетт, выуживая из своей сумочки бумажку с номером венской психиатрической клиники.
Она дозвонилась, но поговорить удалось только с санитаром, который спокойным безучастным голосом сообщил, что состояние господина Бродки не изменилось. Он по-прежнему погружен в глубокий сон.
— Я хотела поговорить не об этом, — сказала Жюльетт. — Я…
— Полную информацию может дать только врач-ординатор, — перебил ее санитар.
— В таком случае позовите его к телефону.
— Господин доктор, — резко ответил санитар, — будет только завтра.
И положил трубку.
В тот вечер Жюльетт и не догадывалась, что ее запланированную поездку в Вену придется отложить. И уж конечно, она никогда бы не подумала, что события завтрашнего дня могут быть как-то связаны с Бродкой.
Началось все с того, что на следующее утро в галерее появился прокурор в сопровождении двух сотрудников криминальной полиции и одного полицейского, предъявил документы и пояснил, что к ним поступило заявление о том, что она торгует подделками. По этой причине все выставленные в галерее произведения искусства подлежат изъятию вплоть до выяснения обстоятельств. Затем он велел Жюльетт следовать за ним для допроса.
Жюльетт была настолько шокирована, что даже не решилась позвонить своему адвокату, доктору Эллерманну. Адвокат был приятелем ее мужа еще со студенческих лет, и Жюльетт не знала, можно ли доверять ему, учитывая сложившуюся ситуацию.
На ее взгляд, допрос протекал крайне спорно, поскольку допрашивавший ее прокурор и оба сотрудника криминальной полиции мало понимали в живописи и еще меньше в графике экспрессионистов, хотя и работали с делами, связанными с искусством. Тем не менее Жюльетт узнала, что, говоря о подделке, в полиции имели в виду гравюру на дереве де Кирико, которую вместе с тремя акварелями Явленского она купила три месяца назад у одного римского коллекционера, бывшего выше всяческих сомнений. Покупатель, фабрикант из западной Германии, подверг гравюру экспертизе и немедленно заплатил требуемую сумму — шестьдесят тысяч марок.
Теперь же коллекционер утверждал, что после экспертизы Жюльетт подменила оригинал де Кирико на копию, правда, очень хорошую копию, но все же подделку.
Кроме того, как заявил прокурор, к нему поступило сообщение от выдающегося специалиста в области искусства, который утверждает, что по меньшей мере семь из предлагаемых в галерее Жюльетт графических работ, кстати указанных в его письме, являются подделками. Поэтому они вынуждены закрыть галерею и опечатать ее вплоть до прибытия экспертов, приглашенных из института Дернера и Государственных коллекций графических работ.
Жюльетт больше не понимала этот мир. Хотя она так и не получила высшего образования, ее ценили как эксперта в области экспрессионистской графики. Она просто не могла представить, что ее обвиняют в подделке, поскольку всегда имела дело исключительно с уважаемыми коллекционерами и аукционными фирмами.
Не замешан ли в этом деле ее муж? Может, Гинрих хотел отомстить? Успех Жюльетт всегда был бельмом на глазу профессора. Независимость, которой она добилась благодаря своей галерее, уже давно мешала ему. Он знал, что Жюльетт зарабатывает достаточно денег, чтобы без колебаний оставить его. А теперь, когда он удостоверился в ее связи с Бродкой, у него появился достаточный повод, чтобы унизить жену подобным образом.
Медленно, очень медленно приходил в себя Бродка, погруженный в глубокий искусственный сон. С минуту он смотрел в потолок, на котором не было ничего, кроме светлого размытого пятна, оказавшегося лампой из матового стекла. Глядя на большое белое пространство, он в конце концов проснулся.
Преодолев охвативший его страх, Бродка вспомнил, что его доставили в психиатрическую больницу. То, что сообщил ему мозг, было для него настолько далеким, что Бродка не смог бы утверждать, происходили ли эти события в реальности или же ему все только привиделось.
Александр с трудом сел на постели. Он вспотел, простыня и подушка прилипали к телу. Оглядев себя более внимательно, он увидел, что на нем — отвратительный белый халат, что-то вроде накидки из очень плотного материала, завязанной на спине.
Комната была небольшой, вся обстановка состояла из одного белого шкафа. Окно в комнате показалось ему очень странным. Рассмотрев его, Бродка понял, почему оно выглядело столь своеобразно: на раме не было ручки, только четырехугольное отверстие для специального ключа.
Тем не менее оно впускало в комнату узкий солнечный луч. Как и во всех клиниках, здесь пахло мастикой, и от одного этого запаха ему стало тошно. Александр осторожно ощупал всего себя — живот, руки, шею и лицо, — чтобы понять, не был ли он ранен и не свисает ли с него какая-нибудь трубка от капельницы или кабель, подключенный к медицинским мониторам для наблюдения. Бродка с облегчением констатировал, что ничего этого нет, и попытался убедить себя в том, что все не так уж плохо. Нужно сохранять спокойствие, сказал он себе. То, что ты не сумасшедший, они поняли давным-давно.
Но действительно ли он психически здоров?
Бродка закрыл лицо руками. Та женщина в соборе… почему она не идет у него из головы? Если он будет продолжать думать о ней, то и в самом деле может сойти с ума. Она тебе незнакома, черт побери, стучало у него в висках. Пойми же ты это, наконец! А где Жюльетт? Он не знал даже, сколько проспал. Следы от уколов с синяками на обеих руках свидетельствовали о том, что спать ему помогали. При малейшей попытке поднять руки он тут же бессильно опускал их. Казалось, вместо крови у него в жилах тек свинец.