Тайный заговор
Шрифт:
— Да упокоится он с миром. Что дальше?
— После смерти Арнольфо я заметил, что мой верный слуга при жизни обкрадывал меня. Он брал не деньги, нет, нет. Вероятно, Арнольфо собирался меня шантажировать. Похоже, он вовсе не был тем добродушным дурачком, каким старался казаться. Он знал обо всем, что происходит в доме, больше, чем мне бы того хотелось. Знал он и о вас кое-что, ваше преосвященство.
Государственный секретарь вынул изо рта окурок сигары и раздавил его в пепельнице, словно хотел избавиться от мрачных мыслей. Он молча взирал на Фазолино.
— Очевидно, он подслушивал даже мои телефонные разговоры, — продолжал Альберто, неуверенно поглядывая на Смоленски. — Ну а у меня была привычка записывать все важные разговоры, то есть вести нечто вроде заметок или дневника. После смерти Арнольфо я сделал ужасное открытие: в моем архиве не хватало двадцати кассет. Они просто-напросто исчезли.
Смоленски вскочил так резко, что стул, на котором он сидел, отлетел к книжным полкам. Он заложил руки за спину и быстрым шагом подошел к окну. Посетителя своего он не удостоил даже взглядом. Наконец кардинал бесцветным голосом произнес:
— Ты хочешь сказать, что на исчезнувших кассетах были записаны тайные послания?
— К моему сожалению, ваше преосвященство, именно так. Насколько я могу судить, Арнольфо выбрал только определенные кассеты.
— Это значит…
— Да, ваше преосвященство. Кажется, он знал о наших планах по поводу операции «Urbi et orbi [24] ».
— Боже мой! — прошептал кардинал.
В первый раз Фазолино слышал из уст кардинала набожные слова. Но кардинал воспринял его признание настолько спокойно, что Фазолино не на шутку испугался. Он слишком хорошо знал человека в пурпурном одеянии и не сомневался, что после продолжительного молчания обязательно последует вспышка ярости.
24
Всем и кождому (лат).
— Я не могу себе даже представить, — с нажимом сказал Фазолино, — чтобы кто-нибудь сумел найти применение кассетам. Все имена зашифрованы. Неужели кому-то удастся их разгадать?
Государственный секретарь Ватикана подошел к Фазолино вплотную и зловещим шепотом спросил:
— И что же твой верный слуга сделал с кассетами?
— Он завещал их своему племяннику. А тот их продал.
— Кому?
— Человеку, который часто работал на меня. Вальтер Кайзерлинг, фоторепортер из Гаеты. Но тот, по его словам, подарил их, поскольку не нашел им применения.
— Вот как. Значит, подарил.
Фазолино смущенно уставился в пол.
— Я не решаюсь сказать кому.
Кардинал схватил Фазолино за подбородок и, не отводя взгляда, спросил:
— Кому?
— Этот человек нам хорошо знаком. Его фамилия Бродка.
Смоленски оттолкнул Фазолино с такой силой, что тот не удержался на ногах и упал. Но кардинал не успокоился, он вцепился в Альберто двумя руками, поднял его и железной хваткой прижал к стене, на которой мерцали экраны.
Краем глаза Фазолино заметил на одном из этих мониторов одетого в белое мужчину, неподвижно сидевшего в кресле. Картинка шла с потолка и, судя по всему, снималась тайком, как и большинство других изображений на мониторах. Но в данный момент его это мало интересовало. Он боялся жестокости Смоленски и его непредсказуемых поступков.
Фазолино очень удивился, когда кардинал внезапно отпустил его, пригладил свои редкие, крашенные в черный цвет волосы и снова вернулся за письменный стол, за которым сидел до этого. Вынув из ящичка с сигарами одну из самых дешевых, которые он курил по причине бережливости, кардинал подпалил ее при помощи спички и несколько раз по привычке подул на тлеющий край. Затем затянулся и с силой выпустил дым в потолок.
— Фазолино, — произнес он, не удостоив посетителя даже взглядом, — ты — идиот. Такое могло произойти только с законченным недоумком.
Фазолино стоял по другую сторону стола в позе кающегося грешника, который надеялся на отпущение грехов. Прошло несколько томительных минут молчания, дым неприятно бил ему в нос, и после довольно продолжительной паузы он наконец решился задать вопрос:
— Ваше преосвященство, что же мне теперь делать?
Тут государственный секретарь склонился к посетителю и своим знаменитым страшным шепотом сказал:
— Скажу тебе только одно, Фазолино. Верни кассеты, иначе…
Больше Смоленски ничего не сказал, но Фазолино хорошо понимал, что означают эти слова.
Утром разразилась гроза, и теперь над Римом висели черные тучи, сквозь которые время от времени пробивалось солнце — явление, придававшее городу очарование, ибо оно было подобно искусному театральному освещению. Древние руины, на которые наталкиваешься здесь на каждом шагу, сверкали в солнечных лучах подобно бутафории на гигантской сцене.
Бродка и Жюльетт укрылись от ливня у себя в пансионате, где их удивил портье, вручив пакет большого формата и пояснив, что его доставил какой-то таксист около часа назад.
На серой оберточной бумаге было написано черным фломастером: «Синьоре Жюльетт Коллин, проживающей в данное время в „Альберго Ватерлоо“». Последние слова были подчеркнуты дважды.
Ни Бродка, ни Жюльетт не догадывались, кто мог быть отправителем посылки, не говоря уже о том, что в ней могло находиться. Посылка размером шестьдесят на восемьдесят сантиметров была на удивление легкой. По крайней мере, подозрения, что там есть что-то опасное, не возникало. Тем не менее они отнесли ее к себе в номер со всеми предосторожностями.
Липкую ленту Бродка разрезал ножом. Развернув бумагу, он увидел толстый картон. Когда Бродка поднял его, Жюльетт невольно вскрикнула.
В посылке были украденные из ее галереи графические работы.
Оригиналы!
— Ты уверена? — спросил Бродка, растерявшись.
— Совершенно уверена! — взволнованно воскликнула Жюльетт.
— И что же это значит?
Жюльетт проверила бумагу большим и указательным пальцами, одну за другой поднесла картины к свету и, покачав головой, ответила: