Тайпи (Шпет)
Шрифт:
Едва я упрятал сухари, как мое имя было названо дюжиной голосов, и я, вспрыгнув на палубу, увидал в лодке всю компанию, нетерпеливо ждущую отплытия. Я перескочил через борт и уселся на офицерском месте. Гребцы дружно навалились на весла, и баркас направился к берегу.
ГЛАВА III
В то время на острове был период дождей, и небо утром предвещало один из тех тяжелых ливней, которые особенно часты в это время года. Как только мы отвалили от берега, большие капли начали, булькая, прыгать по воде, а когда мы вновь к нему пристали, дождь полил потоками. Мы спаслись под навесом громадного сарая для
Он продолжался, однако, без перерыва, и монотонный шум дождя над головой начал действовать усыпляюще на людей, разлегшихся в больших военных каноэ и после недолгой болтовни все заснули.
Мы с Тоби только и ждали такого случая и немедленно воспользовались им: выползли из сарая и укрылись в глубине громадной рощи, на опушке которой он стоял. После десятиминутного быстрого хода мы достигли открытого места, откуда сквозь сетку ливня виднелись тусклые очертания горы; на ее вершину мы и намеревались взобраться.
Проливной дождь все не ослабевал и, по-видимому, загнал туземцев в дома; это спасало нас от случайной встречи с ними. Тяжесть промокших насквозь курток и вещей, которые мы под ними спрятали, сильно мешала нам двигаться вперед. Однако об остановке нечего было и думать, так как мы ежеминутно могли быть застигнуты туземцами.
С тех пор как мы вышли из сарая, нам едва удалось обменяться друг с другом несколькими словами. Когда мы подошли ко второй прогалине в лесу и снова увидали гору перед собой, я взял Тоби за руку и, указывая на ее отлогие скаты, сказал тихо:
— Теперь, Тоби, ни слова, ни взгляда назад, пока мы не будем стоять на вершине той горы. Никакого промедления больше, надо идти вперед, пока можем. Ты более легок и проворен, поэтому веди, а я последую за тобой.
— Ладно, брат, — сказал Тоби, — наша игра требует быстроты. Только давай держаться ближе друг к другу, вот и все.
Сказав это, он, как молодой олень, перескочил через ручеек и ринулся вперед.
После долгого и трудного пути, карабкаясь по крутому склону, мы достигли, наконец, намеченной вершины. Но вместо того чтобы идти вдоль хребта, где оказались бы на виду у жителей долины, мы осторожно держались одной стороны, ползая на четвереньках и скрываясь в высокой траве. После часа, потраченного на такой неприятный способ передвижения, мы поднялись на ноги и храбро продолжали путь вдоль гребня вершины.
Не желая терять ни минуты, мы быстро бежали вдоль хребта, когда почва позволяла это, пока не наткнулись на крутую скалу. Сначала нам показалось, что она является серьезным препятствием, но после длительного и тяжкого карабканья с некоторым риском для наших голов, наконец, взобрались на нее и продолжали бегство с прежней быстротой.
Мы покинули побережье поутру, и после непрерывного, порой трудного и опасного подъема, в продолжение которого ни разу не обернулись к морю, перед закатом оказались на самой высокой горе острова. Вершина ее увенчивалась громадной нависающей скалой, состоящей из базальтовых глыб, обвешанных кругом ползучими растениями. Мы, должно быть, были более чем на три тысячи футов над уровнем моря, и вид, открывавшийся с этих высот, был великолепен.
Одинокая бухта Нукухивы, испещренная черными точками судов французской эскадры, отдыхающая у подножия гор с зелеными склонами, изборожденными глубокими ущельями или прорезанными улыбающимися долинами, представляла самый чарующий пейзаж, который я когда-либо видел, и проживи я еще сто лет, никогда не забуду чувства восторга, испытанного тогда мной.
Мне хотелось взглянуть
Это неприятное открытие совсем разрушало наши планы: ведь не спускаться же с горы в Нукухиву за пищей! Что делать? «Долли» простоит на якоре, быть может, целых десять дней, — чем же мы будем питаться в течение этого времени? Я горько раскаивался в своей непредусмотрительности, в том, что мы не запаслись как следует хотя бы сухарями. С грустью вспомнил о той жалкой горсти, которую я засунул за пазуху, и захотел узнать, что сталось с ней. Я предложил Тоби совместно обследовать наши карманы. Мы уселись рядом на траву, и Тоби первый стал вытаскивать свои запасы: фунт табаку, покрытый снаружи крошками морских сухарей, четыре или пять ярдов ситцу с узором, несколько испорченным желтыми пятнами от табака, и, наконец, маленькая горстка чего-то мягкого, липкого и бесцветного, что он сам в первую минуту затруднился определить. Это была смесь крошек хлеба и кусочков табаку, сделавшаяся похожей на тесто, размокшая от пота и дождя. В другое время я счел бы это несъедобным, но теперь смотрел на эту массу как на бесценное сокровище и постарался с особой осторожностью переложить ее на большой лист, сорванный с соседнего куста. Тоби объяснил мне, что нынче утром он положил себе за пазуху два сухаря, рассчитывая пожевать их дорогой.
Судя по состоянию, в котором были найдены продукты моего товарища, можно было ожидать, что мои окажутся в столь же плачевном виде. Несколько кусочков хлеба, несколько ярдов белой бумажной ткани и несколько фунтов отборного свернутого жгутом табака составляли все, чем я владел.
Я убедил своего спутника, что как бы ни были малы наши запасы, мы должны разделить хлеб на шесть равных порций, каждая из которых будет дневным пропитанием для нас. Он согласился. Я снял свой шелковый шейный платок и, разрезав его ножом на шесть кусочков, завернул в них все порции по отдельности. Каждая из них составляла приблизительно то, что может уместиться на столовой ложке. Завернув все в небольшой сверточек, я вручил его Тоби на хранение, упрашивая не соблазняться содержимым. Остаток этого дня мы решили поститься, так как завтракали поутру.
Вскочив снова на ноги, мы осмотрелись кругом в поисках приюта: ночь, судя по виду неба, обещала быть темной и бурной. Наконец, мы нашли лощинку, достаточно просторную, уединенную и, как нам казалось, защищенную от дождя и ветра.
Мы немедленно начали собирать ветки деревьев, валявшиеся кругом, для постройки шалаша на ночь. Несколько минут, оставшихся до темноты, мы употребили на то, чтобы покрыть нашу хижину широколиственной травой, росшей в трещинах лощины. Затем забрались туда и усталые улеглись на покой.
Забуду ли я когда-нибудь эту ужасную ночь? От бедного Тоби я не мог добиться ни слова. Единственным утешением было бы услышать его голос, но он молча лежал всю ночь, скрючившись, точно разбитый параличом, и дрожал. Дождь лил такими потоками, что наш бедный навес казался словно сделанным на смех. Напрасно я старался укрыться от бесконечных потоков, лившихся на меня: защищая одну сторону, я неминуемо подставлял дождю другую, и вода непрестанно находила новые отверстия, чтобы промочить нас.