Те, кого принимают в расчет
Шрифт:
— Не совсем.
— Но последняя буква была «X», а…
— Нет — «Г». Ты была уверена, но ты ошиблась! Сознательно ты услышала «X», то есть то, что и сказала. Но твое подсознание услышало «Г», и не ошиблось. Подсознание лучше, чем сознание, воспринимает звуки, Рей.
Она озабоченно сказала:
— Но я не знаю, что это доказывает.
— Это доказывает существование подсознания, которое слышит и видит независимо, и на него не распространяются ошибки сознания.
— Доказывает мне, тебе или этому? — она кивнула в сторону гормена.
— Ну почему, всем нам. Неужели ты не можешь понять,
Рей смотрела, широко раскрыв глаза. «Неделя за неделей подобных экспериментов — не только начитывание алфавита, но и гипноз, подробные воспоминания и еще черт знает что, и не только со мной, но почти со всеми землянами… И ради чего?» Она почувствовала, как на нее накатывает волна бешенства.
— Как ты думаешь, чем ты занимаешься? — собственный голос удивил ее. Он просто скрипел от избытка эмоций.
Брэбент тоже удивился.
— Но я уже говорил тебе.
— Посмотри на этого выродка! Он все записывает. Все, что ты делаешь для них, намного больше того, что они могли бы узнать за десятки лет наблюдений, используя только свои заметки! Брэбент, знаешь ли ты, что гормены собираются делать со всеми этими знаниями?
Чужак слегка придвинулся. Брэбент посмотрел на него и покачал головой. Затем снова повернулся к девушке.
— Думаю, что знаю.
— Они используют их, чтобы…
— Можешь не продолжать. Они используют их, чтобы завоевать Землю. — Брэбент ухмыльнулся. — Если обычное развлечение психиатра они используют для этой цели, то это их проблемы.
Она уже не могла сдерживаться и, как только вернулась к остальным, тут же все рассказала, слово в слово. Она как бы пыталась избавиться от отравы, вырвать ее, но одним рассказом этого не добьешься. Воспоминания продолжали жечь ее изнутри.
— Военный совет, — зловеще произнес Гибсен. — Мери, ты с детьми остаешься здесь.
Они перешли в другую комнату, чтобы стоявший у двери надсмотрщик не мог их слышать.
Гибсен еще с порога провозгласил свое решение:
— Он не имеет права на жизнь.
Каждое слово он произносил, преодолевая усилие. Его челюсть все еще болела, особенно тогда, когда он разговаривал. Но он старался не обращать на это внимания.
— Говард Брэбент продался горменам, он сам в этом признался! Измена — тягчайшее преступление. Он должен умереть.
Рей слушала сквозь пелену усталости. Все утро она занималась детьми, пережила утомительные часы с требовательным Брэбентом и флегматичным и равнодушным горменом. Затем пережила ужас от признания Брэбента в том, что он знает о планах горменов.
Это был изнурительный день, но еще Рей ощущала невыносимую боль и гнев.
Они ведь говорят о Брэбенте. О человеке, которого она любит или когда-то любила, или хотела любить. Если бы все повернулось так, чтобы они остались только вдвоем! Любовь — сложная штука. Это и физическое влечение, и совокупность социальных установок и элементов поведения. И каким бы прекрасным
Рей посмотрела на своих сотоварищей, которые полушепотом обсуждали эту тему. «Странно все это, — подумала она. — Едва ли можно поверить, что будущее восьмимиллиардного человечества на плодородной и благодатной Земле зависит от того, что предпримет эта горсточка людей, дабы заставить замолчать всего одного человека. Несмотря на отборочную комиссию, на регулярное обследование у доктора, у тех, кто путешествует меж звезд, кажется, развивается некая душевная опухоль. Половина из этих людей, — прикидывала Рей, — во время путешествия вообще потеряла уравновешенность и часто впадает в крайности. Частично в этом повинен и Брэбент со своей терапией. Но ведь сейчас они собираются убить его? — продолжала устало размышлять Рей. — И, возможно, у них есть на это основания. Брэбент всех их уберегал в этом доме… Но кто бы уберег самого Брэбента от мести?» Рей очень надеялась, что страдает не одна. Но доктор когда-то достаточно мягко объяснил ей, что он не может позволить себе какие-либо чувства. Врач должен держаться на корабле в стороне, до окончания полета он даже не может завести себе друзей. Если он нарушит эти правила, то качество его работы как психолога серьезно пострадает.
Сейчас уже поздно что-либо предпринимать — приговор вынесен, осталось привести его в исполнение. Проблема только, как и чем.
— Нет, так не пойдет, — Гибсен подводил итоги. — Ты не сможешь остаться с ним наедине, де Джувенел. Он не доверяет ни тебе, ни мне. Марн?
Лейтенант потер свою перебинтованную руку.
— Я согласен.
— Ты думаешь, справишься?
Марн кивнул.
— Прекрасно, — довольно продолжал Гибсен. — Теперь нам нужно оружие. У кого есть хоть что-нибудь подходящее?
Все молчали. И вдруг Уэнсли почувствовала, как ее рука медленно поднимается.
— Ты, Рей? — У Гибсена от неожиданности отвисла челюсть.
— Это всего лишь швейные ножницы, — послышался ее слабый голос. — Но они острые.
Гибсен, обнажив зубы, расплылся в одобрительной улыбке. Рей даже заметила, как с верхних клыков капает слюна. Штурману, без сомнения, доставило огромное удовольствие то, что она добровольно вызвалась убрать человека, из-за которого отвергла его ухаживания.
Но тут вмешался де Джувенел:
— Не пойдет, Рей. У меня есть кое-что получше. Все повернулись к нему. Маленький, смуглый человечек бесстрастно продолжал:
— Я здесь нахожусь дольше большинства из вас, и мне уже тогда пришла в голову мысль, что может возникнуть подобная ситуация. Итак, я говорю о моем собственном ноже, который сейчас находится под матрацом ребенка.
Рей неотрывно смотрела на него. Она и раньше удивлялась, почему это он проявляет такое внимание к ребенку? Сделал колыбель, многократно помогал менять пеленку, убаюкивал малыша — и все из-за этих грязных и смертоносных намерений. «Но, по крайней мере, — успокоилась Рей, — Брэбента убьют не моим оружием».