Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент
Шрифт:
– Не вижу необходимости. К тому же будем действовать смешанными группами: один вакеро из моих и трое из ваших, поскольку числом вас втрое больше.
– Зачел! такая мешанина? – запротестовал Пайба. – У нас всегда работают раздельно, каждый за себя.
– Возможно. Но сегодня порядок будет иным.
– Вы что, не доверяете нам? – повысил голос Пайба, понимая, что над планом доньи Барбары нависла угроза: контролируемые альтамирцами пеоны Эль Миедо не смогут действовать, как им было велено.
Но прежде чем Лусардо ответил на этот дерзкий вопрос, в разговор вмешалась сама донья Барбара:
– Будет так, как вы находите
– Ни к чему, сеньора, – сухо возразил Сантос.
Удивленные происходящим, эль-миедовцы переглядывались
между собой, одни – с явным неудовольствием, другие – злорадно, в зависимости от их отношения к хозяйке; Бальбино
Пайба нервно теребил усы, а Пахароте, глядя куда-то в сторону, напевал сквозь зубы:
Подал знак корове бык, Бычку тут делать нечего… [119]Слова куплета выражали мысль, появившуюся у всех присутствующих: «Донья Барбара влюбилась в доктора. Пора Бальбино Пайбе расстаться со своей кормушкой».
Тем временем Лусардо продолжал:
– Антонио, ты будешь распорядителем.
И Антонио, приняв обязанности старшего, начал командовать:
– Выходите вперед вы, на пегом коне, и берите еще пятерых. В эту группу войдут Кармелито и Пахароте. Начинайте вон за тем леском и гоните сюда. На вашу ответственность, приятель.
119
Здесь и далее в романе – переволы стихов Е. Якучанис.
Обращение относилось к Мондрагону по кличке Барс. Антонио предоставлял ему возможность взять с собой обоих братьев, по одновременно обязывал считаться с Кармелито и Пахароте, которые не уступали им в сноровке и в храбрости.
– У меня есть имя, – возразил тот, уязвленный, не двигаясь с места.
На этот раз альтамирцы обменялись настороженными взглядами, словно говоря друг другу: «Сейчас начнется».
Но снова вмешалась донья Барбара:
– Делайте, что вам сказано. А если не хотите, уезжайте. Мондрагон, недовольно ворча, повиновался и, взяв в свою группу обоих братьев, сказал:
– Есть еще два места, кто хочет идти с нами?
Кармелито и Пахароте переглянулись, и Пахароте процедил сквозь зубы:
– Сейчас увидим, крепко ли держатся на них штаны.
Антонио продолжал распределять вакеро, и когда все группы разъехались, каждая в указанном направлении, он обратился к Бальбино:
– Если вы желаете ехать со мной…
Этим приглашением Антонио показывал свое формальное уважение к Бальбино, как к управляющему Эль Миедо, но в то же время добивался для себя такой же возможности, какую он предоставил Кармелито и Пахароте: проявить свое превосходство над противником и таким образом отплатить ему за высокомерие, проявленное им в день укрощения каурого.
Но Бальбино уклонился от приглашения:
– Спасибо, дон Антонио. Я останусь здесь, с «бланкахе».
Так жители льяносов называют владельцев имений, присутствующих на родео. Хозяева не принимают участия в работах и только следят за распределением уже собранного скота. При жизни Хосе
Размышляя об этом, Сантос перестал замечать окружающее, и его соседка тщетно пыталась завязать с ним дружескую беседу, обращаясь к Бальбино с такими словами, которые должны были привлечь внимание Лусардо.
Наконец она решила заговорить прямо с ним:
– Видели вы когда-нибудь родео, доктор Лусардо?
– В детстве, – ответил он, не оборачиваясь. – Сейчас все это почти ново для меня.
– Правда? Забыли обычаи своей земли?
– Что поделаешь! Сколько лет прошло.
Она посмотрела на него долгим, ласковым взглядом и продолжала:
– А мне рассказывали, как вы блестяще справились с каурым на второй же день после приезда. Не такой уж вы забывчивый, каким хотите казаться.
Голос доньи Барбары – флейта двуполого демона, глухой шум леса и тонкий, печальный крик равнины, – отличался неповторимым тембром и завораживал мужчин. Но Сантос Лусардо остался здесь не ради удовольствия слышать этот голос. Правда, был момент, когда ему захотелось – из чистого любопытства – заглянуть в бездну этой души, где приятное так загадочно сочеталось с ужасным и омерзительным, – души, без сомнения, интересной, как любое проявление уродливости в природе. Однако в нем тут же поднялось отвращение к этой женщине – не потому, что она была его врагом, а по какой-то другой, более скрытой и глубокой причине, которую в тот момент он и сам не мог уяснить, и, грубо оборвав разговор, он поехал прочь, к тому месту, где несколько пеонов Эль Миедо сторожили прирученный молодняк, ядро будущего родео.
Бальбино Пайба ухмыльнулся и расправил усы, краем глаза наблюдая за доньей Барбарой. Как он ни старался, ему не удалось уловить на ее лице признаков нахлынувшего раздражения, при котором обычно она то хмурилась, то резко поднимала брови; сейчас она была спокойна и, казалось, что-то вспоминала.
Тем временем вакеро подняли скот, и безмолвная саванна ожила, наполнилась мычанием и топотом. Из рощ и дальних ложбин тянулись многочисленные стада; привычные к родео коровы шли охотно, плотной массой, ведомые матерыми быками, круженные резвящимися телятами; более дикие, давно не видавшие человека, собирались в кучки и тревожно мычали.
Слышались крики вакеро. Отбившиеся от своего стада коровы, перебегая с места на место, пытались выбраться из кольца всадников. Пригнув голову к земле, грозно наступали на лошадей разъяренные быки. Беспокойство диких животных передавалось прирученным; эти, вместо того чтобы удерживать вокруг себя мадрину [120] , сами рвались в стороны, тесня и толкая дичков, которые отчаянно сопротивлялись, пока их ярость не уступала место страху. В такие моменты казалось – лавина вот-вот прорвет оцепление, и катастрофа неминуема.
120
Мадрина – стадо, ядром которого служит прирученный скот, помогающий удерживать в родео только что собранный, дикий.