Те триста рассветов...
Шрифт:
А вот показания плененных под Сталинградом немецких солдат.
Бруно Шорт: «Каждую ночь мы ждали появления советских бомбардировщиков. Зенитная артиллерия бороться с ними не в состоянии. Они бесшумно прилетают то с одного, то с другого направления… Вот уже целый месяц мы по ночам не спим. Потери от ночных бомбежек очень большие».
Другой пленный: «Мы, как суслики в норах, лежим в [6] убежищах и высунуться на свет божий не можем. А когда выходим из убежищ, несем потери и опять потери. Ваши самолеты не давали нам возможности жить в домах. Мы все время
Солдат А. Хорт: «В ночь на 31 декабря 1942 года полк понес большие потери от бомбежек У-2. Прямым попаданием был разбит штаб 1-го батальона… От самолетов У-2 нам нет житья. Ночи холодные, а печи топить и разжигать костры нельзя. Самолеты У-2 их видят и сбрасывают туда бомбы. Они везде нас находит. Всю ночь приходится сидеть одиноко в траншеях, чтобы не иметь групповых потерь. От самолетов-штурмовиков можно спастись, их видно, а от У-2 невозможно…»
* * *
В годы войны мне довелось совершить 300 боевых вылетов.
Начал свою войну на У-2 под Сталинградом и закончил ее в мае сорок пятого на современном по тому времени фронтовом бомбардировщике А-20Ж «Бостон». Следы тяжелого ранения, ожогов и контузии, как бессрочное удостоверение, напоминают об этих трехстах боевых вылетах. И встают перед глазами лица погибших и умерших от ран. Болью сжимается сердце и сейчас от очередной печальной вести об уходе из жизни друзей-однополчан. Но всякий раз в сознании горячими толчками бьется вечный вопрос: а все ли мы сделали тогда на войне, чтобы счастливо жила наша Родина, чтобы родились люди, достойно продолжившие дело, за которое мы не щадили жизни?…
Об этом я и хочу рассказать. [7]
Суровое небо Сталинграда
…Мы брели по снежной целине, выбиваясь из сил и часто проваливаясь в сугробы. Казалось, не будет конца нашему пути. Мы давно потеряли счет времени. Утонули во мраке очертания самолета с задранным крылом, и теперь, куда ни посмотри, вокруг белела бесконечная заволжская мертвая степь. Сверху нас давили черные облака, под ногами свистела, струилась снежными языками поземка.
Колючий тугой ветер дул все время в лицо. Если он менял направление, я тотчас разворачивался так, чтобы он снова дул в лицо. И так часами мы ловили ветер на себя, чтобы не сбиться с пути и двигаться от линии фронта.
Всего несколько часов назад мы были в центре боя. По упавшему самолету, который с немецкой стороны хорошо был виден, стала бить пушка, истеричным воем залился крупнокалиберный пулемет, взметнулись осветительные ракеты. Совсем рядом рванули мерзлую землю разрывы мин. Несколько осколков
Лебедев лежал, уткнув голову в снег, и не шевелился. Трудно было понять, жив он или нет. Я приподнялся на руках, чтобы сориентироваться, и тут же два хлестких удара опрокинули меня на спину. Какая-то сила рывком сбила с головы шлемофон, резанула по ноге. Это были осколки мины, разорвавшейся за спиной.
Некоторое время я прислушивался к боли, осторожно пробуя пальцы. Через висок к уху стекала теплая струйка крови. Но я был цел: нога действовала, глаза видели, пальцы на руках шевелились, и лишь рана на голове саднила и кровоточила.
Когда стрельба поутихла, я подполз к Лебедеву, перевернул его на спину и потащил вниз по склону бугра. Он стонал и не делал попыток помочь мне, хотя я очень быстро выбился из сил и все чаще падал в снег. [8]
Наконец я убедился, что обстрел не причинит нам вреда. Пулеметные и пушечные трассы теперь мелькали далеко в стороне над вершиной бугра, перекрещиваясь у темных, едва различимых очертаний самолета.
Немного отдышавшись, я пополз обратно.
– Ты куда?
– прохрипел Лебедев.
– Надо самолет поджечь.
– Отставить! Кому он нужен, твой самолет, куча фанеры!
– Так положено. Самолет надо уничтожить, чтобы не попал в руки противника…
Фронт еще не выбил из меня живучую курсантскую натасканность - все делать по правилам. Умри, а выполняй инструкцию! Сейчас мне казалось, что нет более важной и ответственной задачи, чем поджечь самолет, предотвратить его пленение.
Лебедев перевалился через бок и сел на снегу.
– Ты кто по званию?
– вдруг спросил он, с трудом шевеля разбитыми губами.
– Сержант.
– А я младший лейтенант, твой командир. Понял? Что дороже - твоя жизнь или самолет, который никогда не будет летать?
– Вася, не дури. Приказ надо выполнять.
Лебедев опустил голову на грудь. Разговор его, по-видимому, сильно утомил. Он с досадой махнул рукой:
– Ну, ладно. Только возвращайся быстрее.
…Я выстрелил в самолет из сигнальной ракетницы. Ракеты рассыпались искрами, но самолет никак не хотел гореть. Справа и сзади вновь потянулись трассы пулеметного огня, поднялась стрельба. Надо было уходить…
Лебедев шел медленно и трудно. Все чаще он сдавал, и я тащил его на спине. Он то и дело просил остановиться, чтобы перевести дух. Удар в грудь словно выбил из него силы. Когда я слишком отдалялся от него, чтобы разведать путь, он падал на четвереньки, обхватывал голову руками и в таком положении терпеливо ждал моего возвращения. Далеко на снегу, как камень, беспомощно чернела его согнутая спина. Мне было жаль командира, его муки словно передавались мне, но я всеми силами старался скрыть, свою боль, чтобы не дать Лебедеву отказаться от моей помощи.