Те триста рассветов...

Пустовалов Борис М.

Щербаков приземлился на нейтральной полосе. Наша пехота помогла экипажу - под огнем гитлеровцев самолет уволокли в балку. А летчик Раскостов и штурман Пушкарев, смертельно раненные, упали в расположении своих войск, в пяти километрах от цели. Нам, прибывшим на следующий день из Бойких Двориков к месту падения, нетрудно было догадаться, что штурман Пушкарев погиб первым: очередь «эрликона» разворотила ему грудь. Раскостов, раненный в спину, с оторванной кистью левой руки некоторое время продолжал вести машину к земле, очевидно, надеясь посадить ее. Но силы и жизнь оставили летчика. Солдаты 24-й армии видели эту разыгравшуюся в

воздухе трагедию.

Навсегда запомнилось, как однажды ночью в заснеженной яме на окраине тех Бойких Двориков мы нашли летчика сержанта Олега Петрова. Тридцатиградусная метель, завывавшая в ту ночь в степи, к счастью, не успела растворить в пустоте сигнальные выстрелы из пистолета. Кто-то услышал их, и мы бросились на звук. Вскоре увидели Петрова, утонувшего в снегу. Вместо лица снизу вверх глянула страдальческая задубевшая кровавая маска. Вконец обессилев, летчик терял остатки сил - он не мог уже ни двигаться, ни кричать, ни говорить. Увидев нас, он уронил голову и выпустил из рук пистолет. Как он оказался здесь? Где его самолет?

…Во второй половине декабря 1942 года обстановка под Сталинградом стойко обозначилась двумя на первый взгляд [28] неравнозначными событиями - полным и безнадежным для немцев блокированием войск 6-й армии Паулюса и невероятно тяжелой для боевых действий погодой. Природа сталинградской низменности словно опрокинула промерзший и продуваемый жестокими ветрами гигантский колпак над театром военных действий, и вот войска зарылись в землю, сугробы, затаились в балках, развалинах города. Замолкла авиация. На что уж неприхотливы наши У-2, но и их прижала к земле непогода. Опустело небо над сталинградским «котлом».

Аэродромная служба Бойких Двориков сумела оборудовать в нескольких жалких домиках нары, натаскала подгнившей соломы и устроила для нас настоящий рай - чаще-то всего экипажам приходилось коротать свободное время под крылом самолета, накрывшись моторными чехлами. Сквозь тонкие стенки саманного домика слышалось посвистывание метели. Ветер ударял в наше жалкое жилище с такой силой, что оно начинало вздрагивать, поскрипывать, стонать, как живое существо.

–  Ну и погодка… - ворчал Виталий Скачков, мой добрый друг.

–  Видать, надолго. Одно хорошо - выспимся.

Но вдруг хлопнула входная дверь, в темноте возникла фигура, до глаз укутанная тряпьем, и послышалось распоряжение:

–  Петров, Скачков, к командиру полка. Быстро!

–  Выспался… - вздохнул Виталий.

–  Неужели лететь?
– С курсантской наивностью, еще крепко сидевшей во мне в то время, я часто попадал впросак.

–  Нет, Боря, командир полка приглашает нас с Олегом чайку откушать. С малинкой…

Я тоже поднялся и поплелся следом за Виталием. Хорошо запомнился тот разговор с экипажем командира полка полковника Пушкарева.

Пушкарев только что прибыл к нам, сменив майора Редькина. Странный это был человек. Мешковатая фигура, неторопливая походка, пристальный взгляд из-под нависших бровей, медленная речь резко отличали его от живого, энергичного, всегда стремящегося быть первым над целью, очень доступного и веселого Редькина.

Не имея возможности утвердить свой авторитет боевой работой - Пушкарев не летал, - с первых дней он принялся утверждать себя совсем другими методами: показной требовательностью, мелкими придирками, грубостью, словом, [29] нескрываемым солдафонством. Особенно бросалось в глаза его угодничество

перед вышестоящим руководством. Я не помню случая, чтобы наш командир в чем-то возразил начальству или сделал свои предложения. Странно было видеть этого немолодого человека, стоящего навытяжку перед телефонным аппаратом во время разговора с командованием. В комнате тогда кроме Пушкарева находились начальник штаба Шестаков и штурман полка Белонучкин. Бросились в глаза их обеспокоенные лица. Пристально оглядев летчиков, Пушкарев сказал:

–  Слушайте внимательно. Погода нелетная, но вам придется лететь и выполнить задание особой важности. Какое - я не знаю. Смотрите сюда, - командир полка ткнул пальцем в карту, - впрочем, Белонучкин, покажи.

Штурман обвел красным карандашом место на берегу Дона. Скачков сделал то же самое на своей карте.

–  Посадку совершать по двум огням. Вас встретят и поставят задачу. Какую - я не знаю, - повторил Пушкарев.
– Но это не имеет значения. Приказываю: задание выполнить любой ценой! Все. Можете идти.

–  Разрешите, товарищ командир, - подал робкий голос Белонучкин.

–  Ну что еще там?

–  Расстояние между огнями двадцать пять метров. В случае их отсутствия возвращайтесь домой. Маршрут по прямой вдоль линии фронта. Вылет через тридцать минут. Ваш полет будет обеспечивать прожектор, работающий в режиме «привод», код - воронка сорок пять градусов.

–  Теперь, надеюсь, все?
– Пушкарев почему-то все более раздражался.

–  Все, товарищ командир.

–  Желаю удачи…

Виталий Скачков спустя несколько дней рассказывал мне подробности того полета - в никуда.

…Летели на высоте 30-50 метров. Штурман с трудом опознавал сквозь белесую метельную мглу контрольные ориентиры по маршруту. Наконец различили едва приметные искорки. Посадочные огни! Петров осторожно подвел машину к земле, но в тот момент, когда она коснулась снега, сильный удар едва не перевернул ее на спину. Почти неуправляемый, самолет уткнулся лыжей в сугроб и через минуту был в окружении солдат.

Приземлились точно в обозначенном месте. Петров остался у машины, а Скачков направился на командный пункт. Вскоре он стоял в огромной землянке. Вдоль бревенчатых [30] стен висели карты, таблицы, схемы… Кто-то из офицеров задал штурману вопрос: что он знает об аэродроме Большая Россошка. И Скачков принялся рассказывать о злополучном месте, над которым погибло уже несколько экипажей полка. Это был самый крупный и активный аэродром немцев, через который шло снабжение окруженных войск воздушным путем. Скачков начертил даже схему Россошки с ее взлетно-посадочной полосой, складами, командным пунктом, стоянками самолетов, системой ПВО - прожекторами, проклятыми «эрликонами». Полковник выслушал его внимательно и скрылся за дверью с надписью «Командующий».

Шло время. Скачкова все больше охватывало беспокойство: ведь мотор самолета работал, а бензин в баках не бесконечен. Но кто-то сказал: «Это наша забота. Люди помогают вашему товарищу». И Скачков успокоился, продолжая теряться в догадках по поводу своей миссии на этом незнакомом командном пункте.

Наконец вновь появился знакомый полковник. Он на миг задержался в дверях, сказал: «Слушаюсь, товарищ командующий» - и жестом пригласил Виталия к столу. В руках полковник держал небольшой лист бумаги с печатным текстом на немецком языке. Это был ультиматум окруженной немецкой армии.