Те же и граф
Шрифт:
Но самое приятное из всего был стол, накрытый для чая. Дежурная дама наполнила электрочайник водой, здесь же под краном, и поставила его кипятиться.
– Пожалуйста, коллеги, угощайтесь!
– пригласила она.
Преподаватели охотно потянулись к чайному столу. Маша тоже взяла чашку, сунула в нее пакетик с черным чаем, залила кипятком. Есть хотелось невообразимо, в животе неприятно клокотало. Бедняга решила отбросить ложную скромность и налегла на вафли, печенье, пастилу.
А потом в более-менее сытом умиротворении забилась в уголок с книжкой, которая снова ее спасала.
Она не уснула, но притомилась изрядно. К концу положенного срока сидеть уже не могла, приходилось периодически разминать ноги и все остальное, то есть прохаживаться. Поскольку ее подопечные опоздали, им дали возможность писать подольше. Они, конечно, сидели до победного и теперь опаздывали в интернат на ужин.
Опять они торопились. Разыскали автобусную остановку, потоптались в ожидании.
– Нам не оставят поесть, вы не знаете?
– жалобно спрашивали девочки.
Колосова не знала. Она мысленно махнула рукой и снова пошла к обочине ловить машину.
Каким-то чудом прошмыгнули мимо пробок, огородами, и довольно быстро доехали до школы. Ребята подоспели к завершению ужина. Сдав их на руки дежурному воспитателю и велев покормить, Маша побрела на остановку своего автобуса.
"Как бы кстати сейчас был бы кто-нибудь с машиной, - привычно подумала она, оглядывая площадку перед школой.
– Сил совершенно нет..." Однако никто с машиной не подвернулся, увы, и бедолага толкалась в автобусе, потом в метро, попав в самый час-пик.
Вошла в квартиру, сбросила ботинки и свалилась на диван. Нет, ноги не устали, скорее, другое место, ведь ей столько сидеть пришлось в этот день! Но усталость была общая, и моральная, в частности. Ничего не хотелось, не было сил пальцем пошевельнуть. Может, погода менялась к дождю, а Маша была чересчур метеозависима.
Кажется, она задремала, потому что сильно вздрогнула и сердце бешено застучало, когда вдруг раздался звонок в дверь. Маша подскочила как ужаленная. Бросилась к дверному глазку. Разглядеть ничего не смогла: как всегда, на площадке было темно. Она открыла с замиранием сердца.
За дверью стоял Толя.
– Здравствуйте, Маша, - вежливо произнес нежданный гость.
– Да, привет, - пробормотала Колосова, убирая волосы, выбившиеся
прически.
– Проходи.
Она пропустила юношу в прихожую, посмотрела на себя в зеркало. Глаза чуть-чуть припухли, а остальное в порядке. Толя снял пальто, ботинки. Не трогая руками, всунулся в пластиковые тапочки, любезно поданные ему хозяйкой, замедленным движением достал из кармана трубку и табак, только тогда прошел на кухню, где Маша уже ставила чайник.
– Есть будешь?
– привычно спросила она и получила ожидаемый ответ.
– Если можно, выпью чаю, - выразил желание Толя и ушел мыть руки.
Когда он вернулся, Маша виновато произнесла:
– Только у меня к чаю ничего нет.
– Ничего страшного, - ответил гость.
Не евшая весь день ничего существенного, Колосова скисла. "А, плевать!" - подумала она и достала из морозилки пачку пельменей. Больше ничего и не было, а пельмени Маша любила.
– Я не буду есть, - напомнил Толя.
– Да я...- смутилась Маша, - я недавно с работы пришла, голодная.
Юный поэт милосердно изрек:
– Конечно, Маша, вам надо поесть.
"Как все просто, оказывается!
– мелькнуло у нее в голове.
– И чего я всегда стеснялась так в его присутствии?"
Она заварила крепкого черного чая, налила Толе и ждала, когда закипит вода для пельменей. Юный поэт курил и загадочно молчал, пуская кольца ароматного дыма. Маша почувствовала вдруг раздражение. "Ну почему он всегда ждет, что я буду его развлекать? Имею я право помолчать после трудового дня, отдохнуть?"
Однако молчание неприлично затягивалось и становилось тягостным. Маша беспрестанно совала нос в кастрюльку с водой и лихорадочно искала тему для разговора. Такого с ней еще никогда не было!
– Как мама?
– вдруг брякнула она.
– Хорошо, - вежливо ответил Толя.
Тема исчерпалась. Вода закипела, и Маша занялась делом. Однако когда пельмени приготовились и уже лежали на тарелке, Колосова с ужасом поняла, что не сможет проглотить ни одного пельмешка под прицелом этих сверкающих прищуренных глаз. Попросить его почитать или спеть? Но тогда тем более нельзя будет есть.
– Ты руки помыл?
– вспомнила вдруг Маша.
– Да, конечно, - ответил Толя.
Он всегда долго и тщательно мыл руки, когда с улицы входил в дом. В этом было что-то нервическое. "Надо же, мыл. А я уже не помню", - думала Мария Кирилловна, доставая остатки масла из холодильника и выковыривая их из масленки.
– Надо еще помыть, - брякнула она ни с того ни с сего.
Толя удивленно посмотрел на Машу, на свои руки и послушно отправился в ванную. Тем временем Колосова запихнула в рот горячий пельмень, обожглась вылившимся из него соком, поперхнулась, поскорее запила из Толиной чашки. Она знала, что юноша болезненно брезглив, поэтому поспешно стерла салфеткой следы губной помады с чашки. Успела схватить еще один пельмень, на этот раз осторожно откусила от него, дав соку вылиться на тарелку.
Этим она только раздразнила аппетит, и, когда Толя вернулся, Колосова, уже не стесняясь, уминала пельмени, пока не прикончила все до одного из лежащих на тарелке. Гость слегка косился на ее манипуляции, и Маша могла поклясться, что он очень хочет съесть хотя бы пару пельмешков, но какие-то странные правила вынуждают его отказываться от удовольствия. Маша прекрасно знала, что Толя не притронется к еде, даже если она поставит перед ним тарелку с аппетитно дымящимся блюдом. Не раз уже проходили.
С сытостью пришло и благодушие. Колосова принялась за чай, пожалев, что нет ничего сладкого. Хоть бы сухарик какой завалялся.
– Что с твоей книжкой? Когда обещают выпустить?
– спросила Маша, которой надоело молчание.
– К лету, уже скоро, - будто очнувшись от сна, ответил юный поэт.
– Они просили посмотреть корректуру, я отказался.
– Почему? Зря. Я ведь не вижу своих ошибок, когда сама печатаю. Могла что-то пропустить. Да и вообще...
Толя снова зажег трубку и пыхнул несколько раз, давая табаку разгореться.