Театр Аустерлица
Шрифт:
Потом Александр сидел рядом, уже другой, любитель эффектных поз и великий лицедей, северный Тальм'a, каким помнил его в Эрфурте и в Тильзите. Наконец, можно было спросить о том, что сам давно понял, но все равно хотелось услышать.
– Ваше величество, почему вы так стремитесь меня уничтожить? Ведь у меня было столько возможностей уничтожить каждого из вас, но я сохранил ваши троны и алтари. И ваши жизни. А сейчас я хочу просто мира, мы все устали от войны.
– Здесь все очень просто, – ответил Александр с обычной своей тонкой и любезной улыбкой. Ваше величество не понимает саму суть монархизма. Это закрытый клуб. В него нельзя вступить. Монархом можно только родиться. За вами нет священного
– И вы боретесь со мной, потому что я – сын революции?
– Ну да. Мы никогда не признаем вашей империи. Но главное даже не это – главное страх. Мы столько натерпелись, пока думали, что вы непобедимы. Вы нас не уничтожили, когда могли, поэтому теперь все вместе мы уничтожим вас.
Карету качнуло – от толчка внезапно проснулся, и мысль как ни в чем ни бывало продолжилась с того места, где остановилась.
Теперь он конституционный монарх. Понять бы еще, что это значит на деле. Ну да, парламент присягал ему, а он парламенту. Нужно держаться заодно. А так бывает? Во всяком случае, никакой паники и раскола в палатах. Министры все должны узнать от него, депутаты от министров. Завтра утром, сразу как приедет, собрать кабинет. Сейчас он напишет Жозефу И пусть Коленкур его ждет. У Даву и Карно будет много работы. Объявить мобилизацию. Организовать победу, как в 93-м. Только теперь не 93-й.
С начала кампании за спиной шепот:
– Посмотрите на его одутлое лицо.
– Он располнел.
– Он засыпает на ходу.
Новое поколение. Сражаться – дело молодых, а он устал. Двадцать лет в непрерывном походе. Никогда не боялся войны, но если б можно было больше не воевать. Скольких нет из тех, с кем начинал: Мюирон, Дезе, Ланн, Бессьер, Дюрок, Жюно, нескончаемый кровавый список. Вчера им вслед ушли Дево, Комбронн. Правда, есть и те, кто ушел еще дальше: Мормон, Мюрат, Ожеро – этих забыть, вон из сердца, из памяти. Забыть предателей. А с кем воевать? Зачем он оставил Даву в Париже? Почему не произвел Вандамма в маршалы вместо Груши? Тот бы пришел – ему плевать на приказы. Потому и не произвел. И сколько еще ошибок он сделал в этой кампании? Замысел был отличный, чего не скажешь об исполнении. Нет, об этом ни слова. Император непогрешим. Империи нельзя без мифа, ей жить дальше – после него.
Любой вояка должен быть готов к поражению и к смерти. Ведь уже Асперн был поражением, хотя потом грянул Ваграм. Но он никогда не проигрывал так. Даже Лейпциг не был полным разгромом. Его звезда сияла слишком долго, вот только всему приходит конец. Понимал, что нельзя столько воевать, просто казалось – еще немного, совсем чуть-чуть, и цель достигнута. Иллюзия, конечно, но попробуй остановиться, когда везет. Тот, кому знакомо упоительное чувство победы, его поймет. К тому же нападали всегда на него.
А Веллингтон был почти разбит. Какая ирония судьбы. При Маренго он проиграл в 5 и выиграл в 7, потому что пришел Дезе. А здесь все повторилось, только наоборот. Когда-то это должно было случиться. Веллингтон проиграл в 8 и выиграл в 9, потому что пришли 50 тысяч пруссаков. А 30 тысяч французов не пришли. Но он сам отдал треть своей армии этому посредственному начальнику конницы. Удача слепа, победа может разминуться с поражением на полчаса. Случай правит миром. Это была его последняя армия. Десятая. Он их все истратил, израсходовал. Что ж, его время кончилось? Но разве можно в это поверить?!
Если они хотят, чтоб он остался, останется, если нет – уйдет. Ни секунды не будет цепляться за власть.
Совет министров
Велел ехать к Елисейскому дворцу – в официальном Тюильри сейчас было бы совсем невыносимо. Там уже встречал Коленкур. С недоумением посмотрел на почтовый экипаж, как бы пытаясь признать в нем императорскую дорожную карету, растерянно перевел взгляд на его лицо. Угрюмое, небритое, опухшее после двух бессонных ночей. Как сказал тот проводник? «Циферблат, на который не посмеешь взглянуть, чтоб узнать, сколько времени»? Образно, хотя он все же был трусливый малый.
Боль и отчаяние – единственное, что кажется, можно прочесть у него на лице, – как в зеркале отразились в лице Коленкура. Проведя всю жизнь при дворе, этот аристократ так и не стал царедворцем. В нем осталось сострадание. Правда, его двор не похож на старый Версаль. В бароны, бывало, жаловал из капралов.
Сбивчиво, невнятно стал рассказывать: «Армия дралась не хуже спартанцев под Фермопилами, все были герои. Затем их охватила паника. И все пропало. Ней вел себя как сумасшедший – заставил меня перерезать всю кавалерию».
Распаляясь, упрекал Нея, хотя отлично понимал, что виноват не отчаянный рыжий рубака, не Груши, не погода, и даже не столько он сам – сколько тот, с кем всегда был заодно и кто теперь против него. Тогда зачем этот настоящий правитель мира помог ему за три недели войти в Париж, не пролив ни одной капли крови? Чтобы сразу низвергнуть? Почему?
Нет больше сил. Раз ему пока зачем-то нужно жить, пусть приготовят ванну.
Полежав двадцать минут в горячей воде, начал думать, что может, еще не все потеряно. Из ванной прошел в кабинет, где успокаивающе смотрели на него привычные вещи: старые кресла, письменный стол с массивными ампирными лапами, часы, подаренные когда-то Жозефиной. Открыл Корнеля, потом Оссиана. Походная библиотека теперь у Блюхера, все 800 томов. Вот чего жаль. Умеет ли старый черт читать? Или все пойдет солдатам на раскурку?
Неслышно вошел Коленкур и сразу задал вопрос, видимо, не дававший ему покоя: «Сир, почему вы не остались с армией?»
Не было ничего естественнее его ответа, но сознание настолько отказывалось этот ответ принимать, что хотя каждое слово само по себе звучало осмысленно, сложенные вместе они казались лишенными всякого смысла: «У меня нет больше армии».
Помолчал и продолжил новым, уверенным голосом: «Парламент должен дать мне полномочия военного диктатора. Враг во Франции». Ответ герцога Виченцкого был настолько же неутешительным, насколько честным: «Вашему величеству не стоит рассчитывать на поддержку парламента».
– Думаю, вы их недооцениваете, Коленкур. В основном, они добрые французы. Ну, Ла Файет и еще несколько человек против меня.
– И Фуше, – добавил Коленкур.
В апреле жандармы задержали агента герцога Отрантского, посланного в Вену, к Меттерниху Разговор шел здесь же, в этом кабинете:
– Вы предатель, Фуше, вас следует повесить.
– Не разделяю этого мнения вашего величества, – ответил свеженазначенный министр полиции, изгибаясь в подобострастном поклоне как повидавшая виды змея. Повесить, конечно, следовало, но дипломатов честнейшего Коленкура не принимали нигде – Европа не хотела мира, в то время как агенты прохвоста Фуше оказывались всюду. Сети этого короля интриганов раскинулись от Вандеи до Лондона и Вены. Да и он не из тех, кто вешает. Одно дело – угрожать, и совсем другое – привести угрозу в исполнение. Фуше отлично это знает. Пять лет назад начал переговоры с Англией. Кажется полным безумием, если не знать герцога Отрантского. Какой заговор он тогда лелеял, какой переворот планировал? Одному Богу известно – дело пресекли в самом начале, а Фуше клялся, что ловил каких-то мифических английских шпионов на хитроумную наживку. Но даже Луи, его брат, был уверен, что переговоры ведет император. Такого человека можно использовать, только нельзя спускать с него глаз.