Театр мистерий в Греции. Трагедия
Шрифт:
Афинам предстояло последний раз выступить в роли подлинного военно-политического лидера, ведь следующая всеэллинская война – перед растущей силой Македонии в эпоху Филиппа – была уже лишена грандиозности, за исключением божественного глагола Демосфена. Мы знаем, что Эсхил сражался при Марафоне и, скорее всего, при Саламине. И, так же как Сервантес два тысячелетия спустя, он был скорее солдатом, чем писателем.
Это, повторим, может шокировать современного читателя, однако война для древних была тесно связана с проявлением многих достоинств – сейчас в связи с развитием техники и погружением человечества в материализм это сделалось невозможным. Давайте отбросим всякое желание критиковать такое прославление войны, поскольку отсюда, с расстояния в 25 веков, мы не в силах ни понять тех людей, ни разумно судить о них.
В «Персах» Эсхил гордится тем, что он грек, а если смотреть шире – человек Запада, противостоящий Востоку – вечной угрозе для Европы. Эсхил вводит в этом произведении новшество: в трагедии хвалу грекам воздают сами персы, и в уста одного из них он вкладывает рассказ о битве при Саламине. А в трагедии «Семеро против Фив» Эсхил представляет гибель Полиника как возмездие за то, что тот вступил в союз с иноземцами, осаждавшими его город.
Хор из «Эвменид» в финале исполняет хвалебный гимн и просит процветания для Афин. Этот прекрасный город, несмотря на многочисленные превратности судьбы, разрушения и пожары, оставался источником духовного и культурного света для всего классического мира вплоть до наступления первых сумерек Средневековья. Афинская Академия, связанная с Мистериями, была закрыта жестоким указом Юстиниана в VI веке.
Глава IV
Стиль и язык
Сатир
(Капитолийский музей, Рим)
15. Эпические, лирические и драматические элементы
В трагедиях Эсхила мы встречаем все три этих элемента.
Элемент эпическийпредставлен повествованиями и описаниями, например, рассказом о битве при Саламине в «Персах» и эпизодом с Ио в «Прометее прикованном».
Элемент лирическийсостоит из обширных хоровых партий, одноголосий или дуэтов, исполнявшихся корифеем* или актерами. Как и опера XVIII–XIX веков, трагедия изобилует речитативами, часть из которых пелась, а часть декламировалась в сопровождении еле слышной музыки или в напряженной тишине.
Лиризм – одна из основных черт эсхиловских творений. Его персонажи говорят с воодушевлением, их речь исполнена величия и широты; это было свойственно лирической поэзии и введено в трагедию Эсхилом. Согласно Круазе, речитативы были очень похожи на пение. По Вейлю*, лиризм Эсхила чувствуется во всей структуре трагедии.
Строфическая структура собственно лирического произведения, например у Пиндара*, характеризуется единством композиции, это триада строфа – антистрофа* – эпод*. В трагедии мы видим большее разнообразие. Строфы (выдвижение хора) и антистрофы (обратное движение) могут сочетаться по-разному, а их символику усиливает единственный заключительный эпод, который исполняется у алтаря.
Элемент драматическийв последних трагедиях имеет большее значение, чем в первых. Он представлен диалогом, сценической техникой и всеми средствами драматической поэзии, например длительным и выразительным молчанием (как молчание Прометея в прологе, Клитемнестры перед хором старцев или Кассандры перед Клитемнестрой).
По свидетельствам комментаторов той эпохи, это безмолвие в произведениях Эсхила было настолько драматичным, что публика после абсолютного и почти религиозного молчания снимала груз напряжения, разражаясь стонами и рыданиями. На появление главного героя люди реагировали так же, как реагируют современные верующие христиане при виде цели своего паломничества в Фатиму*, Лурд* или Сантьяго*. Мистический аспект был основополагающим в классическом театре, который на самом деле имеет мало общего с тем, что мы называем театром сегодня.
16. Драматический язык
Аристофан считал Эсхила создателем языка трагедии, глубоко лирического по своему происхождению. Некоторые комментаторы называют отца трагедии предтечей классического театра. И в этом есть известная доля истины, ведь Эсхил применяет перед «непосвященной» публикой технику и специальные эффекты из мистериальных церемоний и тем самым вызывает у нее сильные эмоции, не лишенные романтизма.
В высшей степени интересны приемы, которые он использует для широкой публики. Например, вводя в трагедию иноземцев, Эсхил осознает, что если они будут говорить на «своих» языках, то большая часть зрителей не поймет их, а если герои будут пользоваться понятным для всех языком, их примут просто за переодетых греков. Он решает эту проблему, заставляя персонажей использовать архаический греческий язык, в который вкрапляет вышедшие из употребления слова. Этот прием позволял зрителям воспринимать собственный язык как чужой, «иностранный». Лучший пример этого педагогического эксперимента мы видим в «Персах». Очевидно, что Эсхил – гений, человек сверходаренный и «сверхъестественный».
Он владеет даром драматического языка; хотя стиль его всегда остается возвышенным и изысканным, персонажи низкого происхождения, как, например, дозорный из «Агамемнона» или кормилица Ореста из «Хоэфор», употребляют в своей речи сниженную лексику. Согласно Мюллеру*, слова в этих случаях отражали более низкий склад ума, а язык был похож на тот, каким в действительности говорили необразованные люди.
В особо напряженных сценах, когда персонажами овладевают великие страсти, их речь становится бессвязной, и это отражает их душевное состояние, как, например, речь Кассандры в бреду.
В трагедиях встречаются целые отрывки, смысл которых намеренно затемнен, неясен и нечеток. Надо полагать, что если так Эсхила воспринимаем мы, то и для его современников, не посвященных в Элевсине, в его трагедиях неясности было не меньше. Однако одна из гениальных черт этого театра жизни как раз в том и состоит, что для того, чтобы вживаться в него, необязательно понимать в нем всё. Психологические эффекты позволяют достичь особой драматической атмосферы. И атмосфера эта создается не только благодаря тому, что понятно, но и благодаря тому, что остается непонятым. Так воссоздаются обстоятельства человеческой жизни, где свет чередуется с мраком, уверенность – с сомнением, моменты счастья – с их противоположностью.
Стих Эсхила, необычайно звучный, сопровождался торжественным ритмом музыки и танца, который вместе со «спецэффектами» должен был ошеломить зрителя и ввести его в состояние «опьянения», подобно тому как это было в Мистериях Диониса, которые приводили душу в изумление и восторг.
17. Образы, метафоры
Язык Эсхила богат образами, многие из которых сложны и требуют работы воображения. (Театр более позднего времени, «классический» в полном смысле, отдалится от Мистерий и станет более ясным и понятным.) Например, в первом стасиме* «Персов» говорится, что в битве при Саламине мертвые тела, падавшие в море, разрывали на части немые чада пучин. Если рассматривать эту фразу отдельно, то ясно, что речь идет о рыбах. Но если принять во внимание, что это часть длинного повествования, то можно представить себе, какое внимание и напряжение требовалось от публики, чтобы она могла понять, о чем здесь говорится. Так одновременно обогащался язык зрителей и сами они невольно тренировали внимание, как это делали те, кто готовился к посвящению в Мистерии.