Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
Жадно оглядевший свою старательно вылизанную тарелку писатель жалко подытоживает:
— За пансион платить нечем. — Сатин цепляется за лацкан пиджака Парамонова. — Возьми, Елистратыч, тебе-то что! Ты ж мильонщик. Сам слышал в России, что Парамонов — мильонщик. Возьми!
Нет, он не может тратить деньги на безделушки, даже императорские. Ему нужно теперь все свои ничтожные по старым меркам, но кажущиеся этим оборванцам немереными средства собрать, чтобы в новое дело вложить.
— Она жива? — вдруг не к месту спрашивает юноша Иннокентий.
— Кто? — не понимает Сатин.
— Дочка Истоминой, у которой кольцо куплено?
— Анна Львовна? В начале двадцать первого, когда покупал, была жива.
— В начале двадцать первого она была в Крыму? Уже при Советах? А дочки?
— И девочки с ней, вероятно. Имеете честь быть знакомыми? Ботинки она для дочек искала. А дальше — кто знает. Чистки в Крыму шли… Возьми, Елистратыч! — почти рыдает писатель Сатин.
— Милюкову предложи! — заметив в дверях кафе фигуру бывшего председателя партии кадетов, переадресует навязчивого собеседника Парамонов. — «Новое слово» пишет, что Милюков специально прилетел из Америки. В Америке с деньгами всегда лучше, чем везде.
Писатель Сатин и супруги Саввины оборачиваются к входной двери. И видят, как вместе с Милюковым заходят Иосиф Гессен и Владимир Дмитриевич Набоков.
— Персонажи из его прошлой жизни! — бормочет Парамонов. — Не одну тысячу потратил в старой жизни на их кадетские нужды!
Милюков и Набоков Парамонову кланяются, очевидно просчитывая, остались ли у бывшего мильонщика хотя бы тысячи, стоит ли на вечернюю лекцию звать, или денег у него нет, и одного кивка будет довольно.
— У Павла Николаевича сегодня доклад, — задержавшись около их столика, говорит Парамонову Набоков. И отчего-то особенно внимательно смотрит на его молодого собеседника Саввина. — Мы с вами где-то встречались?
Художник с супругой бывшему кадетскому лидеру вежливо кивают, не более — молоды слишком, чтобы знать бывших кумиров.
— Не припоминаем! — отвечает за мужа Марианна и снова дует на непослушную прядь волос, упавшую на глаза. — Саввина Марианна, владелица Модного дома Саввиной. Муж мой Иннокентий, художник. Будем рады вечером доклад посетить.
— В Филармонии. «Америка и восстановление России». Приходите! — продолжает все же внимательно смотреть на художника Набоков. — И вы, Гавриил Елистратович, приходите! Бранбургерштрассе, двадцать два.
Все еще пошатывающегося писателя Сатина никто не приглашает, но тот уже сам нетвердым шагом направляется к «штаммтишь» — зарезервированному столику, к которому метрдотель провожает кадетов.
Все происходящее далее небритому художнику Саввину кажется невзаправдашним, как в синема. В фильме «Доктор Калигари», на которую активная Марианна его водила.
Сатин делает большие глаза, отчаянно машет рукой, в которой зажато старинное кольцо якобы вдовствующей императрицы — купите!
Кадетские лидеры чуть менее выразительно качают головами — нет, нет и нет!
Простых отказов пошатывающийся писатель не понимает. Гессен не выдерживает и тоже машет руками в сторону выхода, прогоняя писателя — здесь важное дело кадетского применения намечается, а вы, батенька, со своими безделицами!
Сатин не отстает. Всё тычет и тычет старинным кольцом с прозрачным желтым камнем в лица почтенных кадетов.
Владимир Дмитриевич Набоков, чье материальное положение пошатнулось не так безвозвратно, как у прочих эмигрантов, не выдерживает, лезет в карман за бумажником.
— Легче, голубчик, купить! Иначе не отстанете!
От звуков набоковского голоса Саввин вздрагивает — словно в немой фильме прорезался звук.
Владимир Дмитриевич, решительно отмахнувшись от Сатинских просьб «прибавить на растущий шлюссельцаль», протягивает бедняге несколько купюр, почти брезгливо принимает из дрожащих писательских рук кольцо, не глядя, кладет его во внутренний карман пиджака.
— Моей Елене Ивановне, может, и понравится! — говорит Набоков и продолжает разговор с Гессеном.
Не успевает Иннокентий вернуться к разговору с Парамоновым и продолжить свой рассказ о возможностях, скрытых в создании новых гаражей, как раздается грохот.
Писатель Сатин, получивший от Набокова деньги за кольцо и собравшийся было заказать себе что-то съестное, останавливается около барной стойки. И снова падает навзничь. Но в отличие от первого раза не шевелится.
— Das ist nicht der hunger [18] , — бормочет подоспевший метрдотель, пытаясь нащупать пульс на руке упавшего.
18
Это не голод (нем.).
Пульс не прощупывается. Писатель на глазах синеет.
— Der ist hin [19] , — констатирует метрдотель и перепуганно добавляет: — Das sieht nach vergiftung aus [20] .
— Если это яд, то в чем он был? И зачем такого никчемного человека убивать? — то ли пристает к мужу с вопросами, то ли вслух рассуждает Марианна, когда уже, выйдя из кафе, они идут по направлению к своему дешевому пансиону.
19
Скончался (нем.).
20
Это, похоже, какой-то яд (нем.).
— Он мог по ошибке чужой яд принять, — отвечает молодой мужчина, представившийся Парамонову Иннокентием. — Убить хотели не его.
— Тогда кого?
— Версий может быть три, — как всегда рационально рассуждает муж. — Первая и наиболее правдоподобная — политические конкуренты хотят устранить Милюкова, подсыпали яд в еду, а Сатин, как и у нас за столом, с чужой тарелки что-то съел. Вторая — убить хотели Парамонова. Здесь и дела по наследству могут присутствовать, и другие коммерческие интересы. Сатин и с его тарелки без спросу ел. Пойдем по Момзенштрассе, будет быстрее, ветер промозглый.