Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
— А третья? Третья версия? — не дает уйти от темы юная супруга, следуя за мужем в сторону улицы Момзен.
— Третья — убить хотели меня. След еще из Севастополя может тянуться.
— Думаешь, Константиниди или его «бульдоги» и здесь тебя настигли?
Не отвечая на вопрос, молодой мужчина говорит:
— На доклад стоит сходить. Парамонов прийти туда все же может.
— Что ему там делать, он на Милюкова вашего как от говна на палоч… как от изжоги скривился.
— Вовремя поправилась, — хмыкает муж. — Кстати, ты сегодня вполне прилично по-русски говорила. Почти как по-французски и по-английски.
— Так кто ж знал, что на своем языке переучиться труднее, чем заново выучить новые. Но сомневаюсь, что Парамонов в филармонию придет. Тебя еще что-то туда тянет?
— Возможно, Володя Набоков вместе с отцом там будет. Должен ему рассказать, что Поликсену я всё же поймал! Недалеко от твоего села Верхнего в зарослях кирказона нашел! Хоть и показать не смогу — всю коллекцию в твоем полуподвале на Большой Морской вынужденно оставил.
— Скажи спасибо, что рисунки твои тогда забрала!
Экзорцизм Карлица Мадрид. 15 декабря 1676 года
Полдень
— Это лекарь, ваше величество! Лекарь! Он будет вас лечить! Всех будет лечить! Лекарь!
Долговязого мальчика-короля Карла, сидящего на полу среди своих игрушек, уговаривает единственная нянька, которую он слушает.
— Лекарь! Полечит, и будет лучше! — добавляет Королева, указывая на некогда Толстого Кардинала и других, одетых в такие же одежды, священников.
От Толстого Кардинала осталось одно название. Кардиналом он остается, но свое влияние давно растерял. А с ним растерял и вес. Весь усох.
Зовут в королевские покои его теперь в редких случаях.
У Королевы свой духовник, много ниже Толстого Кардинала по церковному чину, но как духовник Королевы вес обрел более значительный. А Толстый Кардинал умело перестроился. Да, он больше не решает важные государственные дела, но стоило духовнику Королевы в первый раз произнести слово «экзорцизм», как у Толстого Кардинала и нужные люди нашлись, и сам он к процедуре изгнания дьявола оказался совершенно готов.
Карлица не раз наблюдала, как кардинал и его люди, облаченные в белые стихари и пурпурные епитрахили, отчитывают над головой несчастного ребенка-короля молитвы, больше похожие на колдовские заклинания, и тем самым доводят Карла до всё новых и новых припадков.
— Душегубец окаянный! Искуситель! Еретик! Безумец! Заклинаю, именем Господа нашего! Изыди из повелителя нашего Карла, Богом помазанного! Скройся в пучинах морей!
Королева всегда при этом присутствует, получая неизъяснимое болезненное удовольствие. Входит в раж, раскачивается, истово молясь и осеняя себя крестным знамением, а порой и подставляя и свою спину под плети, чтобы «изгнать дьявола уже наверняка».
Карлице все прежние разы приходилось ей подыгрывать. На экзорцисах Карлица всегда присутствовала — такую степень приближенности упустить невозможно! Но стояла в стороне отстраненно, беззвучно открывая рот в такт причитаниям, завываниям и молитвам, думая о другом, более важном — как Тощего Барона на свою сторону перетянуть, пообещав сыну должность и чин, как новой горничной Королевы подбросить что-то из украшений фаворита, и самого фаворита на нее навести — зарвалась девка, не по чину взлетела, не доносит, помимо нее к Марианне просителей водит, убирать ее со двора пора…
— Исчезни в бесплодных деревьях! Изыди в пустыни, где нет ни одной христианской души, куда ни один человек не может вступить! И там да уничтожит тебя огонь небесный!
…На ее место свою горничную Маргариту поставить, она проверенная, мимо нее мышь не проскочит…
— Изыди, змий проклятый, ступай, спеши и, оставляя это Божие создание, не делай ему вреда, ни ему, ни кому другому. Провались в преисподнюю! И оставайся там до дня Страшного суда!
И так в своих мыслях Карлица всегда стояла до конца действа, почти не обращая внимания на все эти плети. И стоны! И катания по полу — благо с ее росточком скрючиться и подыгрывать Королеве было куда проще, чем высокому и крупному фавориту. А Королева не успокаивалась, пока мальчик-король в длинной белой рубахе, скрючившись, не падал на пол в конвульсиях и пока изо рта ребенка не начинала идти пена…
Только тогда бравый церковный отряд борцов с нечистью с гордостью докладывал Королеве, что дьявол изгнан. Вот же он, дьявол, выходит пеной изо рта мальчика-короля!
Дело сделано! Дьявол изгнан! Все расходятся по своим делам. До следующего раза.
И кто знал, что следующий раз затронет ее саму.
Теперь ее, Карлицу, прилюдно раздевают догола, только кольцо с красным камнем на цепочке между грудей болтается, одевают в серое рубище, которое ей чудовищно велико. И приводят ее Герцогиню. И тоже в рубище одевают. При всех. Догола раздевают — и в рубище.
Герцога не подпускают. Там в толпе старый Герцог бормочет:
— Carino, carino, душа моя, душа моя!
Слезы текут по сморщенным щекам некогда первого красавца королевства.
Герцогиня не дает себя раздевать. Веером лупит церковных служек, царапается.
— Немедленно доложить Его Величеству Филиппу…
Сподвижники некогда Толстого Кардинала бесчувственны. На лицах не отражается ничего.
— Король Филипп умер.
— Всех сдать Инквизиции! Такое сказать, что Король умер! Когда он мог умереть, если он только вышел из комнаты?! Он принял из моих рук платок. Видите, у меня нет платка…