Театр теней: Фантастические рассказы
Шрифт:
Забрав кружку из рук Уоррена, он снова наполнил ее и протянул Барнсу, но капеллан заколебался.
— Да пей же, человече! — рявкнул Буян,— Это придаст вам сил.
Священник выпил, поперхнулся и поставил опустевшую кружку на стол.
— Они вернулись,— сообщил Буян.
— Кто? — не понял Уоррен.
— Дикари. Они тут со всех сторон. Только и ждут, когда мы испустим дух.
Пренебрежительно взглянув на кружку, он обеими руками поднес ведро к губам. От уголков его рта на подбородок потекли тоненькие ручейки, сбегая на рубашку и оставляя темные мокрые
Вернув ведро на стол, Буян утер рот волосатым кулаком и провозгласил:
— Уж могли бы хоть вести себя прилично! Держались бы уж в тени, пока все не кончится. Я тут засек одного старика, когда он выскользнул из палатки Фолкнера. Хотел словить, но этот седой козел меня обставил — прыткий больно.
— Из палатки Фолкнера?
— Точно. Человек еще не помер, а они уже вынюхивают. Будто не могут дождаться, пока его не станет. Но, по-моему, дикарь ничего не стянул. Фолкнер спал. Этот его даже не разбудил.
— Спал? Ты уверен?
— Точно, спал! Дышал спокойно. Пожалуй, возьму ружьишко и слегка поохочусь на них — просто так, наудачу. Они у меня узнают…
— Мистер Брэди,— переспросил Барнс,— вы уверены, что Фолкнер спокойно спал? А не был в коме и не умер?
— Да что я, живого человека от покойника не отличу? — огрызнулся Буян.
Джонс и Уэбстер скончались ночью. Буяна Уоррен отыскал поутру — тот скорчился возле холодной как лед плиты, а рядом валялось пустое ведро от самогона. Поначалу Уоррен думал, что кок просто пьян до бесчувствия, но потом разглядел симптомы болезни. Ухватив его под мышки, Уоррен дотащил Буяна до койки, с трудом взгромоздил на нее и отправился за капелланом.
Тот на кладбище работал лопатой, и руки его покраснели от стертых до крови мозолей.
— Тут неглубоко,— проговорил священник,— но тела скроет. Я сделал для них все, что мог.
— Буян слег,— сообщил Уоррен.
Слегка запыхавшийся от работы капеллан оперся на лопату.
— Странно все-таки. Странно даже подумать, что он мог заболеть— такой большой, такой громогласный… Он казался оплотом силы.
Уоррен взялся за черенок лопаты.
— Я закончу, если вы пока приготовите их. Я как-то не могу… Просто руки опускаются.
Капеллан вручил ему лопату и промолвил:
— И все же любопытное дело с этим юным Фолкнером.
— Вчера вы сказали, что ему чуть получше. Вам это не померещилось?
Капеллан покачал головой:
— Я заглядывал к нему — температура упала, он пришел в себя.
И они уставились друг на друга, стараясь скрыть проблеск надежды, вдруг засветившийся у обоих в глазах.
— Так по-вашему…
— Ничего подобного,— возразил Барнс.
Но состояние Фолкнера с каждым днем улучшалось, и через три дня он уже смог самостоятельно сесть, а через шесть — стоял бок о бок с двумя другими у свежей могилы, где только что схоронили Буяна.
Теперь их осталось трое — трое из двадцати шести.
Капеллан закрыл молитвенник и спрятал его в карман. Уоррен взялся за лопату, а двое других молча смотрели, как он неторопливо, методично и старательно закапывает могилу: торопиться уже некуда.
А затем, все так же молча, трое живых рука об руку зашагали вниз по склону, к белым шатрам палаток.
Они хранили молчание, будто вдруг осознали священный смысл тишины, повисшей над равниной, над лагерем и над этими тремя — из двадцати шести — уцелевшими.
— Да нет во мне ничего особенного,— огрызнулся Фолкнер,— Я ничем не отличаюсь от остальных.
— А должно быть,— настаивал Уоррен.— Вы же побороли вирус. Он поразил вас, но вы вышли из этой переделки живым. Должно же быть этому какое-то объяснение!
— Но вы-то двое даже не заразились! — возразил Фолкнер — Этому тоже должно быть какое-то объяснение.
— А вот это еще неизвестно,— негромко заметил капеллан.
— Мы все перебрали,— Уоррен сердито зашелестел страницами заметок.— Вытащили на свет все, что вы сумели припомнить,— разве что вы утаили нечто такое, что нам следовало бы знать.
— Да зачем же мне что-то утаивать?
— Вот ваша детская медицинская карточка,— продолжал Уоррен.— Все как обычно: корь, небольшой коклюш, простуды… боязнь темноты. Питание обыкновенное, нормальное отношение к учебе и общественным обязанностям. Все как и у любого другого — и все-таки где-то там таится разгадка. В том, что вы делали…
— Или даже в том, что он думал,— подсказал Барнс.
— А? — не понял Уоррен.
— Те, кто мог бы нас просветить, находятся где-то на склонах этих пригорков,— растолковал Барнс,— Мы с вами, Уоррен, блуждаем на ощупь во тьме неведения. Медик, психолог — пусть даже экзобиолог или социолог — могли бы выудить отсюда нечто путное. Но все они мертвы. А мы с вами пытаемся проделать то, чему вовсе не обучены. Быть может, ответ у нас под самым носом, а мы его не видим.
— Да знаю я, знаю! Просто мы стараемся сделать все, что в наших силах.
— Я сказал вам все, что мог, — вмешался Фолкнер. Голос его звучал напряженно.— Все, что знаю. Я сказал вам такое, в чем при иных обстоятельствах нипочем бы не признался.
— Мы знаем, дружок,— ласково откликнулся Барнс,— Мы не сомневаемся в вашей искренности.
— Где-то,— стоял на своем Уоррен,— где-то в жизни Бенджамина Фолкнера кроется разгадка — разгадка, которая нужна всему человечеству. Что-то осталось незамеченным. Вы что-то упустили из памяти и не сообщили нам. А скорее всего, сказали, но мы не обратили внимания, не распознали ответ.
— Или,— подхватил Барнс,— это мог бы определить лишь специалист. Может, это лишь странное своеобразие его организма или мышления. Какая-нибудь крохотная мутация, о которой никто и не подозревает. Или даже… Уоррен, помните, мы говорили о чуде?
— Меня от этого уже мутит,— подал голос Фолкнер,— Вы целых три дня гоняете меня взад-вперед, прощупываете со всех сторон, задаете множество вопросов, разобрали по косточкам каждую мою мысль…
— Давайте-ка еще раз пройдем последний отрезок,— устало выговорил Уоррен,— Когда вы заблудились.